Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

Гостинице осталась только кое-какая отделка. Меир оглядывал стойку темного дуба, для портье, большие часы, на пьедестале, сваленные в углу, блестящие медью, багажные тележки:

– Сеньор Ланге может открываться к Рождеству, только сначала надо протопить здание. В подвале, наверняка, стоит котел… – они спустились и в подвал, наткнувшись там на запертую дверь. Обойдя все три этажа, вернувшись в вестибюль, Питер отхлебнул кофе, из термоса:

– Надо ехать дальше, полковник Горовиц. Это обманка… – он указал на беленые стены, – «Горный приют» отвлекает внимание от истинного пристанища нацистов. Шоссе ведет на север, на берег озера Фаньяно… – Меир курил, привалившись к стене:

– Ты прав. Более того, нам не стоит здесь вообще болтаться. Рауфф дал нам указания, как сюда проехать. Максимилиан, в первую очередь, отправит своих людей в «Горный приют», в погоне за нами… – Питер пожал плечами:

– Может быть, и нет. Может быть, он решит, что сюда мы точно не заглянем, опасаясь той самой погони. Но надо себя обезопасить, избавиться от виллиса, то есть оставить машину рядом с воротами… – поплевав на пальцы, Меир, бережно, потушил окурок:

– Пепла вроде не насыпал. Смешно, мы бросаем машину, разбили окно, а я забочусь о пепле и окурках. Старые привычки никогда не умирают… – у них обоих была отличная десантная подготовка и опыт боевых действий в горах:

– Просто если… – начал Питер. Меир оборвал его:

– Я все понимаю. Дорога здесь одна. Столкнись мы, лоб в лоб, с колонной машин СС, мы и минуты не протянем. Пешком больше шансов уйти. Пусть фон Рабе ищет нас в горах, хоть до конца дней своих… – вылезая в окно, Питер пробурчал:

– Очень надеюсь, что этот конец близок. Пошли, разгрузим виллис, подгоним его к воротам… – приоткрыв дверь машины, Питер потянул носом:

– Странно, запах другой. Словно рыба, но откуда у нас рыба… – Меир подумал, что на пол виллиса намело необычно много снега:

– Как будто кто-то шире распахивал дверь, и вообще сидел в машине… – серо-синие глаза обшаривали приборную доску. Меир облизал почти обледеневшие губы:

– Питер, брось рюкзаки. Смотри… – на месте водителя, поверх какой-то записки, тускло блестела медь. На старой, пожелтевшей бумаге извивалась цепочка. Потянувшись, подцепив ее лезвием ножа, Меир поднял с сиденья медвежий клык, реликвию Холландов.

Завывала метель, ноги, по колено, проваливались в снег.

Собираясь в Буэнос-Айресе на юг, Питер с Меиром надели легкие, но прочные армейские ботинки, британского выпуска:

– Вообще Джон говорил, что в военных лавках здесь торгуют даже русскими вещами… – вспомнил Питер, – наверняка, тащат товар из Германии. Хотя сейчас продолжается блокада, переход между зонами оккупации закрыли… – читая в газетах о происходящем в западном Берлине, Питер чувствовал какую-то гордость:

– Там есть и часть моей работы, – думал он, – после гибели Стивена и Абрахама, пришлось взять на себя руководство воздушным мостом, хоть я и штатский человек. То есть теперь штатский… – Марте, он, конечно, никогда бы такого не сказал. Питер не считал нужным упоминать о своих заслугах:

– И вообще, нельзя говорить о заслугах, – сердито думал он, – я выполнял долг порядочного человека. Так же, как с Густи и маленьким Вороном. Понятно, что дети должны расти в семье. У нас с Мартой и так есть ребенок, то есть двое… – Питер надеялся, что сеньор Ланге, или Максимилиан, держит племянника при себе:

– Марта уверена, что фон Рабе ничего не сделает с мальчиком. Конечно, не сделает, но Теодору-Генриху скоро шесть лет. Нельзя, чтобы он рос в окружении нацистов, слышал от них ложь, о своих родителях. Его отец и дед отдали жизни за другую Германию. Ребенок должен об этом знать. Не говоря о том, что ему нужна мать… – Марта, в Буэнос-Айресе, свернула газету. Жена, задумчиво, подперев щеку рукой, взглянула на него. Зеленые глаза ласково заблестели:

– Это все ты, милый… – маленькая рука легла поверх листа, – Берлин не голодает, в том числе, благодаря и тебе… – он только, смущенно, что-то пробурчал. Питер не любил разговоров о службе в армии, о кресте Виктории, и других наградах:

– У Волка не было никаких наград, если не считать советских медалей, а он сделал гораздо больше, чем я. Гольдберг вообще только после победы начал получать ордена. У него и военного звания нет. И Волк тоже не был офицером… – он подумал, что надо поговорить с Мартой.

Дядя Джованни поставил в Мейденхеде памятный камень, в честь погибшей дочери:

– Теодор позаботится о мемориале для Мишеля, на Пер-Лашез. В Мон-Сен-Мартене появится памятник Виллему и Тони. Юный барон все сделает, можно не сомневаться. Но надо, чтобы и Максим знал, что память его отца чтут. Надо добавить на камень имя Волка… – Марта не упоминала о таком, но Питер видел, что она думает и о первом муже:

– В Берлине она ездила мимо виллы фон Рабе, то есть бывшей виллы, ходила мимо руин Бендлерблока. Могилы Генриха и его отца не сохранилось… – по словам Джона, заговаривать о мемориале, для участников июльского заговора, было преждевременно:

– Посмотрим, что случится потом, – заметил герцог, за кофе и коньяком, – но пока пусть все остается как есть. Мюллера это тоже касается… – Питер, недовольно, отозвался:

– Насчет Мюллера я согласен. Беглых нацистов, все равно, никто, кроме нас не ищет, – он криво улыбнулся, – наоборот, их нанимают на работу… – прозрачные глаза кузена похолодели:

– В организацию генерала Гелена берут только тех, кто прошел денацификацию, Питер… – отрезал он, – нам нужны люди с военным опытом, люди… – Питер допил коньяк:

– Преследовавшие коммунистов и расстреливавшие евреев, не стесняйся… – герцог покраснел:

– Все члены СС признаны военными преступниками и подлежат наказанию. Они находятся в тюрьмах, а потом… – Питер махнул рукой:

– Потом они отсидят свои пять лет, то есть уже отсидели, учитывая постоянные амнистии. Выйдя на свободу, они найдут теплые места, в министерствах и ведомствах будущей западной Германии. И, кстати, евреев и партизан расстреливало не только СС, ты сам это отлично знаешь… – Питер помнил витиеватый, русский мат тестя:

– Власовские подонки сейчас все, как один, кричат, что перебежали на сторону Гитлера, ради борьбы с коммунизмом. Их вообще признали частью вермахта и даже не судят… – Федор Петрович ловко раскупорил бутылку водки:

– Когда и если меня рассекретят, если можно так выразиться, ноги моей на их сборищах не будет. В довоенные времена мои встречи с такими тварями всегда заканчивались дракой… – он повертел под носом у Питера крепким кулаком:

– Я и не шестом десятке смогу пару человек сбить с ног, не сомневайся… – Питер вытер мокрое лицо обледеневшим рукавом куртки: