Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Ее операция необратима… – подумал обергруппенфюрер, – я тогда действовал эмоционально, поторопился. У нее есть еврейская кровь, но она могла бы родить нам гениального младенца, нового фюрера. Ладно, программа увенчается успехом, рано или поздно… – дверь заскрипела. Он обернулся:

– Где вас носило, молодой отец? Я сказал, что шампанское на местной кухне, в рефрижераторе… – Макс хотел, как полагается, поднять тост за нового племянника. Лазоревые глаза Мухи блестели, он слегка покачивался, зажав бутылку «Вдовы Клико» и два бокала. Поведя носом, Максимилиан уловил, сквозь привычный запах гноя, веяние водки:

– Успел приложиться к своей фляге, русская свинья… – Макс едва сдержал ругательство, – хорошо, что Эмма спит… – зять, по его словам, еще не видел жену:

– И не надо, чтобы видел, – решил Макс, – так я и знал, что он напьется… – Петр Арсеньевич широко улыбался. Пристроив бокалы на больничную тумбу, он ловко раскрутил проволочный хвостик на бутылке. Максимилиан, сварливо, велел:

– Не пускайте пробок в потолок, здесь спит ваш сын… – Муха помотал головой, пробка мягко хлопнула. Белая пена полилась в богемский хрусталь:

– Отто не мой сын, ваша светлость… – выбросив правую руку вперед, Петр Арсеньевич поднял бокал: «Зиг хайль! Выпьем за сына великого фюрера, Адольфа Гитлера!».

Через плотно закрытую дверь палаты до Эммы доносился гневный голос старшего брата:

– Вы пьяны, в чем я и не сомневался! Я не хочу слушать ваши дурацкие бредни. Программа строго засекречена, у вас не было доступа к материалам. Пойдите, отоспитесь, и только тогда я вас допущу к Эмме… – Максимилиан бросил взгляд на колыбель. Отто поворочался, сморщил личико. Макс, немного тише, добавил:

– Прекратите пороть чушь. Ваш сын не имеет никакого отношения к фюреру… – Муха сглотнул:

– Я знаю, что я должен был получить ваше разрешение на… – Петр Арсеньевич поискал слово, – на манипуляции, но я решил проявить инициативу… – зять икнул:

– Это огромная честь, ваша светлость. Эмма обрадуется, поняв, что стала, так сказать, сосудом для исполнения священной миссии… – Максимилиану хотелось сбросить проклятого пьяницу в ледяную воду озера Фаньяно:

– Может быть, он хотя бы так протрезвеет. Городит всякую ерунду и не стесняется… – на щеках зятя горели алые пятна, он слегка покачивался:

– Поверьте мне, ваша светлость, я говорю правду… – Максимилиан сцепил зубы:

– Вообще он мог забирать пробирку, он знал шифр от камеры хранения, в госпитальном рефрижераторе. Но как он посмел превратить Эмму в лабораторного кролика… – насколько видел Макс, племянник ничем не напоминал покойного фюрера:

– Как я и говорил, мальчик похож на фон Рабе, то есть он пошел в нашу маму. У Генриха проявилась южная кровь, которую, наверное, принес этот Йордан, кем бы он ни был… – Максимилиану совершенно не хотелось, чтобы сестра услышала признание зятя:

– Эмма только родила. В это время женщины более эмоциональны, учитывая случившееся с ее первым ребенком. Она может пойти на что-то безрассудное… – Макс боялся, что малыш проснется:

– Ладно, пусть Муха сначала придет в себя, а потом я с ним серьезно поговорю… – он снял с крючка непромокаемую куртку с капюшоном, от Barbour:

– У меня нет времени, меня ждет партайгеноссе Рауфф. Вам дадут отдельную палату, советую вам принять душ… – Макс, брезгливо, повел носом, – и лечь в постель. Вы взволнованы, вы не понимаете, что говорите… – он вышел, не попрощавшись с зятем. Дверь, мягко, закрылась.

Эмма переступила внезапно заледеневшими ногами, в овчинных мокасинах, итальянской работы:

– Мерзавец, какой мерзавец… – она не сомневалась, что Воронов говорит правду:

– Они притащили сюда… – Эмма не хотела произносить это слово, – власовец использовал меня, как подопытную крысу. Я родила ребенка от Гитлера… – Эмма знала, что ей надо делать. Голова была ясной, она напрягла слух:

– Власовская мразь еще там. Мне надо отослать его, усыпить подозрения. Мне надо добраться до отродья дьявола… – Эмма хотела разыграть припадок сумасшествия:

– Макс решит, что я впала в депрессию, из-за родов, и решила бежать, с ребенком. Клянусь, я брошу тварь в озеро и даже не посмотрю ему вслед… – избавляться от младенца в госпитале было опасно:

– Власовец может вернуться, проверить, что я делаю. Надо еще миновать дежурного врача и охранников… – Эмма подумала, что можно спрятать ребенка под халат:

– Попрошу доктора принести мне чаю, объясню, что проголодалась. Охранники пошли на пирс, вслед за Максом… – по первому пребыванию в госпитале, Эмма знала, что входная дверь в особое крыло легко открывается изнутри:

– Лаура так сбежала, вместе с моим малышом. Я тогда сказала Максу, что она солгала, что ребенок, родившийся в Нойенгамме, умер… – Эмма помнила сдавленные звуки, тяжелое дыхание Лауры, в темноте комнаты:

– Она его убила, своими руками. Она не хотела, чтобы дитя Макса выжило. Но что такое Макс, по сравнению с Гитлером… – сжав левую руку в кулак, в кармане кашемирового халата, Эмма, тихонько, приоткрыла дверь.

Русский, глупо улыбаясь, рассматривал колыбель. Она вдохнула запах водки, гноя, кислого шампанского. Эмму слегка замутило, она велела себе собраться:

– Я проснулась и услышала ваш разговор, милый… – голубые, миндалевидные глаза взглянули на Петра, – почему ты мне не сказал, о столь почетной миссии… – скользнув ближе к колыбели, превозмогая тошноту, Эмма провела пальцами по рукаву его эсэсовского мундира:

– Неужели это правда, милый… – от жены уютно веяло тальком и молоком, – неужели у меня родился потомок великого фюрера… – Петр, благоговейно, смотрел на мальчика:

– Эмма меня поняла. Она прониклась святостью своей миссии, она все объяснит Максимилиану… – Петр и не мог надеяться на поддержку жены:

– Но она здесь, она меня обнимает, сама. Правильно говорят, что роды меняют женщину. Мальчик похож на нее и Отто, но, я уверен, он станет напоминать и фюрера… – маленький Отто громко, требовательно закричал. Эмма велела себе улыбаться:

– Надо, чтобы он ушел отсюда, чтобы оставил меня одну. Надо взять на руки это чудовище… – ей было противно касаться ребенка:

– Наш маленький фюрер проголодался, – заворковала Эмма, – сейчас он сытно покушает… – Петр, одним глотком, допил выдохшееся шампанское. В голове зашумело:

– Не буду тебе мешать, милая… – пробормотал он, – ухаживай за малышом, ложитесь спать. Мы позавтракаем вместе, поговорим с твоим братом. Не буду мешать… – повторил он, отступая к двери. Голубые, спокойные глаза жены внимательно взглянули на ребенка. Взяв сына, Эмма подняла белокурую голову:

– Не надо, – согласилась она, – не надо мешать… – неловко кивнув, все еще улыбаясь, Петр вышел в коридор госпиталя.