Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

Сунув фонарик в карман подбитой овчиной куртки, Марта щелкнула зажигалкой, прикрыв ладонями огонек. Стояла глубокая ночь, она не могла ничего разглядеть вдали:

– Никакого света. До полуночи виднелись звезды, но потом погода испортилась, пошел снег… – она ощутила странное, тоскливое чувство. Вокруг завывал ветер, шумела вода озера. Марта отерла рукой в перчатке обледенелые ресницы:

– Как в той песне поется. Мой любимый на той стороне океана, верни мне его… – она вздохнула:

– Никто не вернет. Волк лежит на дне морском, и никто его не оживит, как никто не вернет Кларе Адель. Бедная девочка. Рауфф ее, наверняка, убил и зарыл в безымянной могиле… – прошлым Рождеством Адель нашла в лавке букиниста, на Чаринг-Кросс, потрепанные ноты прошлого века. Марта помнила восторженный голос:

– Смотрите, тетя, здесь экслибрис Кроу… – ноты пометили печатью, силуэтом летящего ворона, – а на полях, наверное, рука бабушки Марты, которая в Японии жила… – Адель кивнула на гравюру. Марта улыбнулась:

– Этого мы знать не можем, но почерк похож на ее пометки… – Марта часто натыкалась в библиотеке на книги, прочитанные прабабушкой. Выкинув окурок, она двинулась дальше:

– Адель выучила песни, из того сборника. О зеленоглазой девушке, погибшей за любовь, покоящейся на океанском дне, о Вороне и его возлюбленной… – Марта услышала в метели странный, низкий звук:

– Ветер, просто ветер. Но вообще удивительно, даже птиц нет. Днем они летали над озером, я помню. Хотя сейчас глубокая ночь. Но если Питер и Меир нарвались на нацистов, если им не удалось добраться до точки рандеву… – по карте, Марте оставался какой-то километр:

– Впрочем, я еще часа два проковыляю, с такой дорогой, вернее, тропой. Но что, если Питера больше нет… – слезы покатились по лицу, обжигая щеки. Марту затошнило, она остановилась:

– Хватит ныть. Делай свое дело, иди в точку встречи, смотри по сторонам… – она глубоко подышала, – Питер жив и вы сейчас увидитесь. Мы заберем Эмму и Теодора-Генриха, улетим домой… – кузен ничего не говорил об Эмме, но в светло-голубых глазах Марта видела хорошо ей знакомое, упорное выражение:

– Он не отступится, пока не найдет ее. Он прошел долиной смертной тени… – Марта понимала, что делал кузен в отряде Барбье, – он совершил сделку с совестью, ради любви. Но ведь он никогда этого не забудет, как Степан не забудет, что он убил родного брата… – Марта искренне надеялась, что до такого дело не дойдет:

– Лучше пусть Джон пристрелит Воронова. Или папа, или я, или Питер с Меиром. В общем, кто-нибудь. Вряд ли Степан сможет это сделать… – она замечала тоску, на лице полковника:

– Он думает только о Констанце, это понятно. Главное нам, незамеченными подобраться к логову фон Рабе, не дать утащить Констанцу куда-нибудь еще. И не только ее, но и моего мальчика, и Эмму… – ночами Марте снился старший сын:

– Он обрадуется, узнав, что у него младший брат, и еще один младший брат, и старшая сестра… – Марта ворочалась в спальном мешке, – мама по телефону сказала, что с детьми все в порядке… – у Марты не было времени лететь на острова, однако она поговорила с Максимом:

– Он совсем хорошо стал болтать, больше не мешает слова. Они там на четырех языках объясняются, мама его учит русскому… – сын рассказывал о рыбках, ракушках, о большой собаке, Пирате:

– Они жарят рыбу на костре, шлепают в прибое. Мама занимается с Густи языками и математикой… – Марта подумала:

– Пусть мы к осени все окажемся дома, пожалуйста. Папа вернется на острова, мы полетим с ним, а Джон и Эмма пусть едут в Банбери. Мы отметим Рождество в замке… – обогнув очередную скалу, Марта застыла. На черной воде озера она увидела отражение света:

– Это не автомобильные фары, машина здесь не проедет, и не катер, я бы его услышала. Это фонарик, как у меня… – быстро нажав на кнопку фонарика, она выключила лампочку. Лучи метались, приближаясь. Сомкнув пальцы на рукоятке пистолета, в кармане, Марта ощутила края золотой таблички:

– Кто бы это ни был, надо осторожно к ним подобраться. Пока никакие голоса сюда не доносятся. Главное, не наткнуться на десант нацистов… – осторожно удерживаясь на тропе, она пошла вперед.

Звенела старинная, темного дерева гитара, с перламутровыми накладками, трещали дрова в камине:

– Are you going to Scarborough fair, parsley, sage, rosemary and thyme…

В центре высокого зала, серого камня, с галереей для менестрелей, поднималась к старинной люстре, пышная елка. На ветвях покачивались игрушки, тонкой работы, викторианских времен, солдатики и пушки, из папье-маше, стеклянные, ярко раскрашенные шары, фарфоровые фигурки пастушек и пастушков. Елку венчала тускло блестящая звезда. На атласных лентах висели имбирные человечки, расписанные глазурью, бело-красные, мятные леденцы, конфеты в золотистой фольге. В окошках пряничного домика, на мозаичном столике для подарков, трепетали огоньки свечей. Вокруг громоздились заманчивые пакеты и свертки, коробки и ящики, упакованные в разноцветную бумагу.

Пахло мандаринами, Эмма облизала длинные пальцы:

– Давай сюда чулок, милый… – она хихикнула, – какой это по счету… – отложив гитару, Джон сверился со списком:

– Восьмой. Старшие дети Клары уже не дети… – оглянувшись на дверь, он быстро поцеловал Эмму в теплый нос, – но я помню, что папа и тетя Юджиния оставляли для меня чулок, даже когда я учился в университете и приезжал на каникулы…

В голубых, миндалевидных глазах отражались огоньки гирлянды, на елке. Эмма кивнула:

– И мой папа так делал. То есть в Германии чулки не вешают. В день святого Николая, в начале декабря, надо выставить за порог туфельку. Если ребенок хорошо себя вел, то святой положит туда конфеты и подарки… – передав ей чулок, Джон не мог оторваться от ласковой, родной ладони:

– Девочка Эмма хорошо себя вела, – смешливо сказал герцог, – под бельгийским шоколадом она нашла кое-что еще… – розовые, красивые губы улыбнулись:

– Только куда мне это носить, милый… – Эмма скосила глаза на слегка выдающийся под кашемировым платьем живот, – маленькому Джону едва три года исполнилось, а весной родится новый лорд или леди… – схватив Эмму в охапку, Джон усадил ее себе на колени, вместе с чулком: – Леди, – уверенно сказал он, – леди Полина. Потом будет Ирма… – он задумался, – потом, в общем, еще кто-нибудь. Мальчик, или девочка… – он шепнул в маленькое ухо:

– Браслет, например, можно носить вечером, в постель. И кроме него, больше ничего не надевать… – за дверями завыл гонг. Дворецкий, появившись в проеме, предупредительно кашлянул:

– Обед подан, ваша светлость… – Джон вдохнул запах гари:

– Странно, камин никогда не дымил. Впрочем, ему триста лет. Когда-нибудь даже самые надежные вещи ломаются… – он поворочался: