Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой

– Огонь не в камине, это костер горит. Мне жарко от костра… – глаза заслезились, по лбу потек пот. Ломались ветки, под ногами, влажно хлюпала трава джунглей. Наверху, в непроницаемой толще деревьев, тревожно хлопала крыльями птица:

– Барбье послал меня к передовому отряду, разузнать, как у них дела. Мы шли по следу левых партизан… – Джон услышал высокий, отчаянный женский крик:

– No me dejen… – на прогалине расхохотались:

– Соблюдайте очередь, ребята. И вообще, заткните ее, она слишком громко орет. Не забудьте, где-то здесь ее дружки… – он остановился. Сердце тоскливо заболело, рука потянулась к американскому автомату, на плече:

– Я не могу, не могу. Я сейчас перестреляю этих тварей… – он вытер лицо пропотевшим рукавом тропикаля:

– Я найду Эмму и забуду обо всем… – до него донеслись звуки ударов, отвратительный хруст:

– Хорошенький носик ей больше не понадобится… – сказал кто-то, с берлинским акцентом, – здесь неподалеку подходящее болото… – Джон заставил себя пойти дальше:

– Это ради Эммы, ради нашего малыша, только ради них. Я никогда, никому о таком не расскажу… – ему хотелось достать пистолет, из кобуры на поясе, хотелось сунуть в рот дуло, прижав его зубами, нажать курок:

– Авербах был готов на что угодно ради Генрика… – одернул себя Джон, – ты не имеешь права умирать, тебе надо спасти семью. Марта спасла Уильяма, а он ей даже не сын… – завидев его среди деревьев, эсэсовцы крикнули:

– Нойман, ты вовремя! Одна коммунистическая цыпочка подвернула ногу, при отступлении бандитов, весьма кстати… – слезы катились по лицу, он хватал ртом дымный воздух:

– Та девушка была ненамного старше бедной Адели. Лет шестнадцать, семнадцать… Но я ничего не делал, ни тогда, ни потом… Всем заправляли эсэсовцы, – он старался отогнать от себя тяжелый запах горящей плоти:

– Ее вздернули на дереве и подожгли, заживо. Когда мы уходили, она еще дергалась. Она кричала, так кричала… – сцепив зубы, он сдержал одинокий, унылый вой:

– Я только хочу, чтобы Эмма и наш малыш были рядом со мной. Господи, пожалуйста, дай мне их увидеть… – на Джона, неожиданно, повеяло холодом. Он услышал шуршание, запахло шоколадом. Нежный голос сказал:

– Es tu papa, Juan… – рядом зашевелилось небольшое, сопящее. Джон подумал:

– Это сон, как и Эмма, всего лишь сон… – нашарив фонарик, он, все равно, щелкнул кнопкой. Поморгав светло-голубыми глазками, ребенок склонил белокурую голову набок. Пальчики протянулись к его лицу:

– Papa, mi papa… – на него надели индейскую накидку, из шкуры гуанако. На шейке блестела медная цепочка от медвежьего клыка. Малыш, неуверенно, пролепетал:

– Yo Juan… – Джон не мог двинуться с места. Мальчик гладил его небритую щеку:

– Papa… – протянув руки, Джон прижал к себе сына. Он слушал стук маленького сердечка, всхлипывая, сглатывая слезы, шепча что-то ласковое, неразборчивое:

– Bebe, mi bebe. Наш сын, наш сыночек, наш маленький Джон. Господи, спасибо, спасибо тебе… – он целовал теплые щечки, нечесаные пряди волос, мягкие ладошки сына: «Теперь все, все будет хорошо».

Степан почти никогда не открывал медальон старого золота, висевший у него на шее, на одной цепочке с простым, стальным крестом. Касаясь теплого металла, он вспоминал тихую воду озера Мьесен, тонкую фигурку женщины, в темном платье. Он осторожно трогал изящную щиколотку, с выступающей косточкой, надевал ей потрепанные туфли. Глаза, цвета жженого сахара, смотрели вдаль, в свете заката играл медью рыжий локон, над высоким лбом:

– У нее тогда отросли волосы. Покойная Кристина поделилась с ней лентами. Я заплетал ей косы, в лесу, в сторожке. Я пек ей картошку, в золе… – над ними играло звездами летнее, высокое небо. Констанца перебрасывала картошку в узких ладонях:

– Мы так детьми делали, милый. Дядя Джон вывозил нас на пикник, катал на барже, мальчики ночевали в палатке… – она мимолетно улыбалась:

– Девочкам такое не разрешали, для юных леди это считалось неприличным… – она грызла запеченную шкурку:

– Самое вкусное. Знаешь, проводились исследования, доказывающие, что именно в оболочке клубней находятся полезные для человека вещества… – Констанца подперла кулаком острый подбородок:

– Дядя Джон рассказывал, что моя мама, леди Джоанна, росла сорванцом. Она лазила по деревьям, научилась от дяди стрелять и управлять баржей, и еще до первой войны села за руль… – в семейных альбомах Констанца видела старые фотографии матери:

– Костюмированный бал в Банбери, 1910 год… – леди Джоанне исполнилось двадцать четыре года. Мать, в мужском наряде, при кепке и тросточке, держала под руку молодую леди Юджинию, в смелом, выше щиколотки, платье:

– Тетя Юджиния еще не вышла замуж, еще была жива бабушка Марта… – Констанца помнила тихий голос дяди:

– Мы рано потеряли отца, подростками. Джоанне было пятнадцать лет, когда он погиб, на бурской войне. И до этого папа… – герцог повел рукой, – в общем, он много путешествовал, сама понимаешь. Мама работала, в лаборатории, мы иногда ее неделями не видели. Нас бабушка Марта вырастила… – на снимке мать широко улыбалась:

– Ее статьи пользовались успехом, – заметил дядя, – она хотела отправиться корреспондентом за границу. В Россию, в Южную Америку, в США… Но потом она встретила твоего отца… – Констанца понимала, что, несмотря на профессию, мать, в ее возрасте, в те времена считалась старой девой. Дядя Джон кивнул:

– Старой девой, синим чулком. Твою бабушку, кстати, тоже так называли, хотя она замуж вышла чуть ли не со школьной скамьи. Твоей мамой многие увлекались… – дядя помолчал, – она ездила в Австрию, для совершенствования языка, познакомилась с молодым писателем, Цвейгом… – перед свадьбой сэр Николас настоял на том, чтобы Джоанна сожгла свою переписку и большой архив:

– Но кое-какие фотографии остались… – Констанца, весело, посмотрела на Степана, – я тогда не знала, кто изображен на снимке. Дядя Джон, видимо, решил, что мне не стоит о таком слышать. Он только потом мне рассказал, с кем мама играла в шахматы… – белое платье, развевалось на ветру, леди Джоанну сняли на каменной террасе. Над плечом матери склонился красивый мужчина, в элегантном, летнем костюме, при канотье. Констанца помнила решительный подбородок, четкий очерк лица незнакомца:

– Отдых на Капри, 1908 год. Вилла «Блезиус» … – леди Джоанна сидела напротив русского писателя, Горького:

– Цвейг предлагал маме поселиться вместе в Париже, но она отказалась. Он не хотел свадьбы, а мама не решилась пойти против общественного мнения, несмотря на новое время… – над плечом матери склонился Александр Данилович Горский. Взяв у Степана кружку с крепко заваренным кофе, Констанца чиркнула спичкой: