Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Увидишь. И сестра его увидит брата. Натали нужна всего неделя, чтобы разобраться в порядке охраны аэродрома… – аэродром находился на полпути между поселком и виллой. Лючия подняла заплаканное лицо:

– Мадонна нам помогла, Роза. Кто бы мог подумать, что сюда переведут сестру Россо… – Роза покачала ее:

– Улетим отсюда, вчетвером, то есть пока еще вшестером, – она улыбнулась, – Натали обещает, что до Хоккайдо мы дотянем, а дальше нам никуда и не надо… – из гостиной раздался голос Констанцы:

– Все готово! Сейчас увидим первую телепередачу… – поднявшись, Роза подхватила дочерей на руки: «Надеюсь, хотя бы в ваш день рождения мы обойдемся без товарища Сталина, теперь и на экране».

В окнах крепкого, каменного дома, помещавшегося в отдалении от лагерных бараков, за надежной оградой, штор не задергивали. Кроме первого этажа, защищенного железными ставнями, остальные окна были открыты ноябрьской метели. Первый день месяца начался похолоданием, термометр опустился ниже двадцати градусов.

С третьего этажа, в стылой, мглистой тьме, едва виднелись огоньки большого лагеря. Работа на подготовительном этапе строительства тоннеля шла круглосуточно, в три смены. Мороз не служил препятствием для выхода зэка на работу.

Вчера начальник конструкторского бюро, полковник МГБ Гаврилов, познакомил 1891, как в папках именовалась Констанца, с распорядком дня, в случае экстремальных погодных условий. Гаврилов, имевший кандидатскую степень по математике, до Сахалинского тоннеля работал в шарашке, обеспечивающей строительство московского метро. Полковник носил профессорское пенсне, разговаривал мягко, и хорошо знал немецкий язык. Констанца объяснялась с ним без затребованного ей, при переводе на Татарский пролив, переводчика-секретаря:

– Здесь по-русски, фрау 1891… – чекист всегда произносил ее номер неловко, запинаясь, – я переведу…

Констанца рассеянно слушала, покуривая «Герцеговину Флор», глядя на сумрачную метель, в окне. Прервав Гаврилова, она заметила:

– Я не понимаю, зачем вы это читаете. Наша работа подразумевает помощь стройке. Если стройка останавливается, в связи с низкими температурами окружающей среды… – Констанце доставляло удовольствие говорить с чекистом длинными, малопонятными немецкими фразами, – то у нас есть много дел внутри конструкторского бюро. Чертежи, сверка данных, оптическая лаборатория, отдел новых разработок…

Так изящно называлось подразделение, занимающееся заказами от МГБ. Оптическая лаборатория тоже должна была сидеть на проектах Лубянки. Однако с лета, с основания конструкторского бюро, тамошние инженеры, под руководством Констанцы, занимались пресловутым телевизором. Доктор Кроу подозревала, что вскоре лабораторию переведут на обслуживание нужд Лубянки:

– Телевизор готов, мы отправили рекомендации по массовому выпуску изделия в Москву. Теперь отдел обяжут создать какие-нибудь жучки, фотографирующие помещения, в темноте. Или они займутся совершенствованием наблюдательной оптики… – Констанце было противно даже думать о таком. Гаврилов явственно покраснел, пытаясь угнаться за ее витиеватыми оборотами:

– Продолжая мою мысль, ваш приказ… – Констанца бесцеремонно ткнула хрупким пальцем в машинописную бумагу, – не имеет никакого смысла, товарищ начальник… – при слове «партайгеноссе» чекист передернулся, но ничего не сказал:

– Товарищ начальник, – мстительно повторила Констанца, – если от нас требуется посещение стройки, значит, мы так и сделаем. Это наша обязанность, и мороз здесь не при чем… – бумага предписывала конструкторскому бюро прекращение наружных работ при температуре ниже минус двадцати градусов:

– Насколько я помню, стройка останавливается только при температуре ниже минус сорока… – Гаврилов кивнул: «Именно так». Констанца оправила синий, лабораторный халат, с нашитым номером:

– Значит, и разговаривать не о чем. У меня есть личный шофер, есть переводчик. Если на стройке необходима моя консультация, то я отправлюсь на участок, вне зависимости от погоды. Как поеду на комплекс… – Констанца махнула рукой за окно, – где меня используют, как сантехника…

В глазах цвета жженого сахара явственно читалось презрение. Она ушла, не дожидаясь позволения. Оглянувшись на дверь, Гаврилов стер пот со лба:

– Как сантехника. Но что мне было делать? Соболев орал в трубку, что у меня под началом сотня баб с дипломами лучших инженерных вузов страны:

– Неужели ни одна из них не сможет разобраться в устройстве заграничной системы водоснабжения…

Летом на комплексе забарахлил автономный водопровод, питающийся от артезианской скважины. Система оказалась американского производства, технические работники комплекса не решились к ней подступаться.

Гаврилов понятия не имел, что за хозяйством заведует его коллега Соболев. Он никогда не навещал комплекс, как называли в Де-Кастри величественное здание с колоннами, и регулярным парком, обнесенное мощной оградой:

– Какая-то закрытая дача. Но кому нужна дача, в нашей глуши?

Заключенную 1891 полагалось выпускать, под конвоем, только на стройку, но Гаврилов решил пренебречь распоряжениями Москвы, и лично генерала-майора МГБ, Наума Исааковича Эйтингона. От криков полковника Соболева у него разболелась голова:

– Соболев так надрывается, потому, что у него в апартаментах тоже вода из крана не идет. Как говорится, если в кране нет воды… – усмехнувшись, Гаврилов велел доставить к себе в кабинет 1891. Он, впрочем, никогда бы не произнес стишок вслух:

– Будущий Израиль станет оплотом социализма, на Ближнем Востоке. И вообще, антисемитизм, это пережитки прошлого. Отец всегда называл евреев жидами… – Гаврилов родился в семье спеца, как говорили после революции, инженера, и сам получил хорошее образование:

– Не то, что Соболев. Двадцать лет назад он пас коров у себя в смоленской глуши. Если бы ни тридцать седьмой год, он бы никогда не поднялся дальше уполномоченного НКВД… – полковник хмыкнул:

– Называл, но в кругу семьи. В министерстве много евреев, хотя бы Эйтингон, правая рука Берии. Надо быть осторожным, все вокруг только и делают, что пишут доносы…

Он вежливо поинтересовался у 1891, имеет ли она опыт работы с сантехническим оборудованием. Голос женщины дышал холодом:

– У меня два доктората, по математике и физике… – в папке 1891 не говорилось, какое образование она получила, и даже где родилась, – я сумею справиться с трубами канализации или водопровода… – Гаврилов подозревал, что 1891 привезли в СССР после разгрома нацистской Германии:

– В качестве репараций. В Москве у меня тоже такие инженеры работали. Немецких физиков собрали рядом с Сочи, химиков отправили в Среднюю Азию, а ее загнали в глушь. И не просто загнали, а собрали вокруг нее целый женский монастырь… – по строгому распоряжению Москвы в бюро трудились только женщины.