Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Она давно одна, а я у нее был первым. Впрочем, я не собираюсь ничего у нее спрашивать. Она принадлежит мне, как мой алмаз, как рисунок Ван Эйка. Она догадалась, что в Антарктиде есть уран, она прочла папку леди Констанцы. Она гений, но она сделает все, что я ей прикажу. Она создаст нам бомбу и удаленное управление, для ракет… – Макс вдохнул ее запах, кофе и табака, горького цитрона. Вчера лодка, незамеченной, миновала границы СССР. Обернувшись, Максимилиан заметил зятю:

– Я вас приветствовал на вашей бывшей родине. До нашей точки остался всего день хода, не больше…

В рубке тоже приятно пахло кофе и кельнской водой офицеров. Приняв от вестового чашку, бросив в рот швейцарский леденец, из жестяной коробочки, Макс подмигнул зятю:

– Скоро мы с вами покурим настоящие сигареты, а не шведскую гнусь… – Максимилиан ненавидел жевательный табак:

– Вообще надо меньше курить, это плохой пример для Адольфа… – капитан позвал:

– Партайгеноссе фон Рабе, мы вошли в Татарский пролив. Однако есть одно обстоятельство… – обстоятельство горело тусклым огоньком, на экране радара:

– Они крадутся впереди нас… – заметил моряк, – русские себя бы так не повели, в собственных территориальных водах… – длинный палец коснулся мигающей, зеленой точки:

– Явились старые знакомцы. Я не сомневался, что британцы постараются оказаться здесь первыми. Пусть они прикроют нас, от русских… – Максимилиан разгрыз леденец:

– Положительно, в Татарском проливе становится тесно. Убавить ход, – велел он, – мы никуда не торопимся.

Под зарешеченным, крохотным окном, на ржавой батарее аккуратно развесили младенческие ползунки и кофточки, серой шерсти, с остатками лиловых штампов. В жестяном тазике, на табуретке, кисли замоченные, холщовые пеленки, тоже отмеченные печатями «МГБ СССР». Под стылым потолком горела одинокая, забранная проволочной сеткой лампочка. Вокруг умывальника, на облупленной стене расцвели темные пятна плесени.

Пахло мочой, влажными тряпками, застоявшимся молоком, вареной капустой. В железной двери проделали забранное решеткой окошечко. Саму дверь немного приоткрыли. Из мерзлого коридора по ногам ударял злой, пронзительный ветерок.

Секретная база Тихоокеанского флота не существовала ни на одной карте. Немногие командиры, во Владивостоке и Москве, знали о патрулируемой акватории, где испытывались новые мины и торпеды, о затопленных кораблях, полигонах для водолазов-диверсантов, о сухих доках, где ремонтировали не существующие в списках флота подводные лодки. Гауптвахты на базе не предусмотрели. Генерал-майор МГБ Наум Исаакович Эйтингон распорядился поселить номерную заключенную в заброшенном, недостроенном бараке, предназначавшемся для внутренней тюрьмы. В разговоре с капитаном первого ранга, командующим комплексом, Эйтингон, наставительно, сказал:

– Министерство считает, что тюрьма вам ни к чему. Лиц, представляющих интерес для дальнейшей работы мы отправим отсюда в Москву, а моряков, совершивших дисциплинарные проступки… – Эйтингон не закончил:

– В общем, вы меня поняли…

Для номерной заключенной пришлось настилать крышу, проводить канализацию, и кое-как, но подключать отопление. За борщом и пельменями, Эйтингон заметил:

– В столицу ее везти незачем. Она должна быть всегда под рукой, на случай выхода вверенных вам экипажей на боевое задание…

Капитан первого ранга понятия не имел, откуда доставили уродливую, тихую женщину, с грудным младенцем. Он вообще не вникал в занятия заключенной:

– Начальство велело не выделять отдельную охрану, для барака. Ей разрешили гулять, внутри ограды, выдают паек, по нормам для мамок, как это называют в МГБ. Ее даже посещает врач…

Белокурый, толстенький мальчик, протянув ручку, попытался схватить стетоскоп.

Доктор мягко отвел пальчики:

– Подожди, милый. Сейчас послушаю тебя, и дам шпатель. Поиграешь немного, пока я осмотрю маму…

На застеленной серым одеялом кровати валялись самодельные погремушки, пустые картонные упаковки от лекарств, наполненные горохом и крупой. Лаура слабо улыбнулась:

– Боец с кухни снабжает меня материалами, а доктор приносит коробки…

Она сидела, закутавшись в лагерный, полосатый бушлат. Лето и начало осени выдались теплыми, но в октябре мальчик стал покашливать:

– Если он заболеет, никто о нем не позаботится… – испуганно думала Лаура, – никто не отправит его в местный госпиталь. Им нужна я, а не мой ребенок…

Поселившись в бараке, она тщательно проверила все отдушины. Жучков сюда никаких не всадили, они с доктором могли говорить спокойно. Доставив Лауру в СССР, К-57 встала на текущий ремонт. Врач шутил, что на осмотрах практикует испанский язык. Барак не прослушивали, однако они, все равно, соблюдали осторожность, не переходя на английский.

Лаура смотрела на милое личико сына:

– Он наедается, у меня много молока. В пайке выдают дополнительный сахар и мясо…

Кроме сахара и мяса, каждую неделю, доктор приносил ей пакет от подводников К-57. Лауре передавали московскую, копченую колбасу, сыр и фрукты. Врач прятал в карман шинели флягу с хорошо заваренным кофе и несколько американских сигарет. Спички Лауре не полагались, курила она только на встречах с врачом. Доктор ловко застегнул кофточку на Пьере: «Сами шили». Лаура кивнула:

– Объяснилась с кухонным бойцом на пальцах, он мне сунул ножницы. Кроила на его глазах, сшивала рыбьей костью и нитками из простыни, а пуговицы картонные…

Пьер, заинтересованно, вертел шпатель, улыбаясь четырьмя белыми зубками. Лаура погладила голову мальчика, в шерстяном чепчике:

– Бежать нельзя, да и не убежать отсюда. Русский язык я не знаю, здешняя местность мне незнакома. Надо ждать, пока К-57 опять пошлют на юг…

Она не могла сделать никаких заметок, но в голове Лауры хранилась подробная карта дороги до оазиса и расположения пристанища фон Рабе, в Патагонии. Она повторяла себе, что Мишель жив:

– Фон Рабе его не убьет. Ему требуется человек, разбирающийся в искусстве. Мне надо вернуться в Антарктиду, отомстить предателю, сэру Николасу, найти Мишеля…

На базе, Лаура больше не слышала далекого, затихающего голоса ребенка, не терла друг о друга ладони. Она почти забыла о той ночи, в Нойенгамме:

– Дитя родилось мертвым, я так и сказала Мишелю. Больше ничего не случилось. Я должна увидеть Йошикуни, у него нет никого, кроме меня. Надо сказать Джону, что Эмма жива и ждет его, что их мальчик у индейцев, в безопасности… – накрыв Пьера одеялом, Лаура подождала, пока доктор чиркнет спичкой. Врач отдал ей флягу с кофе:

– Малыш немного простыл, но ничего страшного нет. У него заложен носик, капайте ваше молоко. Мне не разрешают выносить с лодки инструменты, кроме стетоскопа и шпателей, но капать можно из соска, вы наловчитесь… – у входа в барак врача ждал вооруженный конвой. Лаура вздохнула: