Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Он хотел сказать, что венчался. Он осторожный человек, привык, у себя в тайге. Ясно, что он не слишком-то любит советскую власть, однако он не ушел в Китай, как многие делали. Хотя он, наверное, не воевал на гражданской, сидел в лесах…

Отломав кусок теплой, сладкой соты, Питер, решительно, сказал: «Иван Григорьевич, я не русский. То есть не из СССР».

Хозяин поднял седую бровь:

– Я слышал, как ты говоришь, но подумал, может быть, ты оттуда… – он указал в сторону запада, – после войны много людей на Дальний Восток подалось… – налив еще чаю, он добавил:

– Когда я твой крестик увидел, все на места встало. Ты благодетельницы потомок, Марфы Федоровны. Она выстроила церковь в Зерентуе, сейчас разоренную… – Питер понял, что, действительно, наткнулся на очень дальнего родственника нынешней леди Кроу. Князев рассказал ему о ветви семьи, поселившейся в Зерентуе:

– В старое время кое-кто из наших предков подался на юг, в Китай, и на запад. Но кто в Забайкалье жил, те все погибли… – Иван Григорьевич вздохнул, – и даже могил не от них осталось. Впрочем, красного дьявола… – хозяин помолчал, – тоже пеплом развеяло, по ветру. Слышал ты про Горского… – он, испытующе взглянул на Питера. Тот кивнул: «Да».

Иван Григорьевич помешал остатки влажного чая:

– Я сам там не был. Я после первой войны, в тайге обосновался, но говорили, что перед смертью он мучился. Туда ему и дорога… – подытожил хозяин:

– Тебе на юг надо, к границе… – утвердительно заметил он, – путь известный. Ты без документов, – он смерил Питера долгим взглядом, – но не в первый раз нам с хозяйкой такие люди встречаются. Ты здесь спи… – Князев одевался, – баня добротная, тепло хранит. Я принесу тюфяк, подушку, одеяло… – он накинул тулуп:

– Завтра и выйдем, с рассветом, на лыжах. Собак возьмем, я по дороге тебя стрелять научу, по нашему, на таежный манер… – он задержался на пороге:

– Ты в каком звании, – поинтересовался Князев, – по тебе видно, что ты войну прошел… – Питер улыбнулся:

– Майор, но в отставке. Стрелять я умею, Иван Григорьевич… – хозяин хмыкнул:

– Но белку в глаз не бьешь. Хотя будешь, я тебя просто так в твои края не отпущу. И награды у тебя имеются?

У Князева, за иконами, лежало два потускневших, георгиевских креста. Питер отозвался:

– Есть и ордена. Иван Григорьевич… – он запнулся, – спасибо вам большое… – Князев усмехнулся:

– Спасибо скажешь, как с того берега реки Туманной мне помашешь. Надо еще песок захватить, на всякий случай… – в таежных реках, до революции, старатели мыли золото.

Хлопнула дверь, встрепенулись лайки, во дворе. Питер кинул в печь сосновую чурочку. Пламя взвилось, гудя за чугунной заслонкой. Присев на корточки, он пошевелил угли кочергой:

– Мучился. Белогвардейцы сожгли Горского в паровозной топке. Даже если Иван Григорьевич там был, он ничего не скажет, он скрытный человек. Впрочем, какая разница? Мне надо выбраться отсюда, вернуться в Лондон, к Марте… – огонь опалил лицо, Питер поднялся: «И вернусь, чего бы это ни стоило».

Архитекторам, готовившим проект виллы, Эйтингон приказал пристроить к зданию выходящий на газон зимний сад:

– Мы будем сидеть за стеклом, любоваться заснеженными лужайками, – весело сказал он Розе, – я велел сделать японский уголок, с прудом и тамошними деревьями…

Миниатюрные деревья привезли с южного Сахалина, осенью сорок пятого года. Над темной водой пруда перебросили изящный мостик, серого камня. Из бывших японских владений доставили садовника. Рядом с прудом возвели террасу, из выдержанной сосны, с шелковыми подушками, со старинной печкой, камельком. На отполированном подносе стоял нарочито грубый, черного фаянса чайник.

Рукав платья, темно-зеленого бархата, отделанного мехом леопарда, откинулся, обнажив тонкое запястье. Отпив чая, Роза помахала девочкам. В пруду поселили золотых рыбок, из Китая, приученных разбирать звон колокольчика. Аннет и Надин, с плетеной корзинкой, обосновались на кромке воды. Рыбки толкались рядом с девочками, близняшки хихикали.

Платье, сшитое в закрытом, специальном ателье в Москве, Розе доставили прошлым месяцем. Снимок наряда напечатали во французском Vogue:

– Зимняя коллекция ателье Диора, – усмехнулась Роза, – Лубянка, кажется, посадила кротов к парижским кутюрье… – в разговоре с Констанцей она презрительно отозвалась о платье, как о реплике:

– Месье Диор не станет шить на неизвестную клиентку, – объяснила Роза, – в Москве не гнушаются воровством чужих моделей… – на низком столике лежал тот самый Vogue.

Роза бросила взгляд на белое, свадебное платье модели, со шлейфом. Изгибалась длинная, узкая, полуобнаженная спина, девушка отвернулась от фотографа:

– Меня тоже так снимали, в особняке Тетанже, перед войной… – Паоло спокойно спал, среди шелковых пеленок, в плетеной корзинке. Утром, взвешивая мальчика, профессор довольно заметил:

– Еще неделя, и нашего парнишку можно переселить в кроватку. Отличный результат, фрау Роза… – за пять дней Паоло набрал килограмм веса. Малыш больше не напоминал куклу:

– Теперь он стал похож на ребенка… – Роза откинулась в кресле, – я все эти дни в кровати провела, вместе с ним… – фрау Луиза приносила завтраки и обеды в постель. Девочки прибегали, устраиваясь по обе стороны от Розы. Близняшки, едва дыша, осторожно, трогали мальчика:

– Они называют его братом, выучили новое слово… – не отнимая ребенка от груди, Роза занималась с дочерями по французской и немецкой азбукам. Аннет и Надин приносили игрушки и альбомы. Девочки часто задремывали рядом с Розой, уютно забившись под норковое одеяло.

Взяв бело-зеленую пачку американских сигарет, Роза щелкнула выложенной перламутром зажигалкой. Запахло ментолом, она нахмурилась:

– До войны кто-то курил похожие сигареты. В день, когда меня снимали в особняке, Тетанже устроил прием. Коктейль, как мы говорили… – Роза хорошо помнила свое платье, от Скиапарелли:

– Весенняя коллекция тридцать восьмого года. Мы с Тетанже отмечали годовщину свадьбы. Прием был в июне, все правильно. Потом мы уехали на Лазурный берег… – Роза увидела гардеробную, в апартаментах, где она жила с мужем:

– Тетанже заказал отдельный шкаф, для моей обуви. На прием я надела туалет из коллекции «Цирк». Серый шифон, то есть не серый, а переливающийся… – мадам Эльза отделала платье аппликациями, лепестками и бутонами экзотических цветов:

– Шпильки у меня были с каблуком в десять сантиметров, серые, из змеиной кожи… – Розу, неуловимо, что-то беспокоило:

– Аннет и Теодор отправлялись на море, в Канны. Мы говорили о летнем сезоне, о миссис Уоллис Симпсон, но тогда о ней все говорили. Тетанже пригласил британского издателя, предупредил меня, что он левый. Он расхваливал новую книгу, утверждал, что публика ждет именно такого романа… – Роза вспомнила мягкий голос, с английским акцентом: