Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– Вашего бывшего патрона не минует похожая судьба… – зевнув, Максимилиан отбросил New York Times, – впрочем, ваши бывшие соотечественники не склонны устраивать открытые суды… – он подмигнул Петру, – время больших процессов прошло… – советскую прессу они не читали, но Петр был больше, чем уверен, что об аресте и казни Власова граждане СССР не узнают.

– Большевики лишат народ правды, о нашей борьбе против коммунизма, как они лишили нас правды, о нашем происхождении… – Петр, внимательно, просматривал газеты, в поисках сведений о кузене, архитекторе. О месье Корнеле ничего не сообщали:

Оказавшись на последнем ярусе, Петр заколебался:

– Мерзавец Маляр может что-нибудь знать, в долине он встречался с женой. Сбежав из «Орлиного гнезда», она могла связаться с семьей… – правый коридор упирался в массивные, индустриального железа ворота, с круглосуточным постом охраны. Петр не видел ангаров, где хранилась Янтарная Комната, и тысячи картин, где сидел заключенный, месье Маляр, как его называл граф Максимилиан:

– Он коммунист, – напомнил себе Петр, – он ничего не скажет, упрямая сволочь. Пытать его нельзя, и вообще, обергруппенфюрер мне не разрешал сюда заходить… – Петра и не пустили бы в хранилища. Вокруг царили вечная полутьма и прохлада, но Воронцов-Вельяминов стер пот со лба:

– Икона пропала, а синий алмаз у его светлости. Кольцо он бережет для графини Цецилии… – в «Орлином гнезде», в семейных апартаментах, Петр, иногда, просыпался ночью, от бешеного стука сердца. Неприятно скользила резиновая наволочка, отчетливо пахло гноем, из непромокаемого мешочка. По словам врачей, выделения, при волнении, становились более обильными. Петр и сам это заметил:

– Особенно, когда я с Эммой… – он стоял на развилке, слушая тишину лифтовой шахты, – но, кажется, она привыкла… – жена только отворачивала голову, стараясь, чтобы капли гноя не попали ей на лицо:

– Она всегда потом в ванную идет, – недовольно подумал Петр, – могла бы и полежать со мной. И все время молчит, а мужчине надо слышать похвалу… – он, впрочем, в себе не сомневался:

– Я приеду, и Эмма мне скажет, что ждет ребенка, – уверенно улыбнулся он, – если бы мы еще спали в одной постели… – ссылаясь на то, что племянник еще малыш, Эмма надежно обосновалась в детской Адольфа. Ночью Петру туда хода не было. Из неуклюжего щенка, фила бразильеро вырос в спокойного зверя, размером со среднего теленка:

– Это он с его светлостью, Эммой и Адольфом спокойный, – напомнил себе Петр, – у него клыки величиной в мою ладонь… – днем Аттила не обращал внимания на Петра Арсеньевича. Собака не отходила от малыша. Фила позволял мальчику кататься на себе верхом, Адольф засовывал ему ручку в пасть. Ребенок засыпал, удобно устроившись в лапах собаки. Пес и мальчик дремали на персидском ковре, у камина, серого, озерного гранита.

Ночью Аттила ложился в коридоре, у двери детской.

Один раз Петр попытался миновать собаку. Воронцов-Вельяминов передернулся, вспомнив белый блеск клыков, нехороший огонек в янтарных глазах пса. Аттила только приподнялся, вздыбив короткую шерсть на загривке. Собака рыкнула, Петр быстро отступил в конец коридора:

– Ладно, пусть Эмма остается с малышом. В конце концов, я ее каждый вечер в наши комнаты увожу… – жена не целовала его и не желала спокойной ночи:

– Она только иногда губу закусывает, но видно, что ей приятно… – довольно сказал себе Петр, – она сдержанная девушка, хорошего воспитания. Холланд ее соблазнил, обманул… – он, с облегчением, думал, что ребенок Холланда давно мертв. Эмма о пропавшем, новорожденном сыне не говорила.

Пощупав полупустой мешочек, под воротником рубашки, Петр закурил:

– И хорошо, что так. Она родит мне сына, и все забудет. Она станет отличной матерью… – Эмма возилась с племянником, обучая Адольфа чтению и музыке, и хлопотала по хозяйству.

Петр, все равно, предпочел бы спать не один. Он видел темные, пристальные глаза бывшего начальника, Кукушка, наклонившись, приставляла к его виску ствол вальтера. Кузен, месье Драматург, усмехался:

– Собаке, собачья смерть, мерзавец… – Петр просыпался от грохота выстрела. В темном углу спальни ему мерещился отсвет бронзовых волос:

– Графиня Марта мертва, – успокаивал он себя, – она не придет мне мстить, за мужа. И вообще, я действовал по приказу его светлости. Кукушка сдохла, в Татарском проливе, а Эйтингона, жида, рано или поздно расстреляют… – Петр утешал себя тем, что кузен никак не сможет найти его в Патагонии. Шурин обещал, что Петру предстоит еще одна поездка:

– После возвращения обоснуетесь здесь, займетесь хозяйством… – весело сказал Максимилиан, – когда мы дождемся весточки от вашего брата, то отправимся в путь, за достоянием рейха… – Петру совсем не хотелось появляться в СССР, но с приказами обергруппенфюрера, главы новой Германии, не спорили:

– Мальчишка, отродье шлюхи, давно сдох, – успокоил себя Петр, – и мадам Маляр замерзнет, на леднике. Никто не узнает, где я. Степана я лично застрелю… – в шахте завыла платформа. Ощутив мертвенный холод ножа гильотины, у шеи, Петр нырнул в коридор, ведущий на продовольственные склады.

В сырой, мерзлой темноте завывал ветер. Приподняв голову, Лаура пошевелила застывшими пальцами:

– Еще немного, давай, давай… – она давно использовала бесполезную карту, чтобы разжечь, в расселине скал, маленький, слабый костерок. Пламя, едва вспыхнув, сразу опало. Лаура помнила быстрое, мимолетное, прикосновение огня к ладоням:

– Мне было так тепло, так хорошо… – она пробиралась через горы, стараясь держаться дороги, которой она шла в долину, с Вороном:

– Я обращала внимание на естественные приметы, и не зря. Все пригодилось… – на офицерских курсах, в горной Шотландии, Лауру обучали ориентироваться на местности. Девушек выбрасывали с парашютом, над отдаленными районами, снабжая компасом и рационом провизии, на два дня:

– Нам даже карты не давали… – женщина, тяжело дышала, – предполагалось, что мы сами найдем дорогу к контрольной точке… – в Шотландии за ней по пятам не следовали беглые нацисты, с собаками. В Шотландии ночью температура не опускалась ниже минус двадцати градусов по Цельсию:

– Зимой там было максимум минус десять, – Лаура заставила себя подняться, сначала на четвереньки, – и нам выдавали теплое белье, комбинезоны… – под платье из тюленьей кожи, в сапоги и меховую парку, заползал мороз. Ресницы обледенели, Лаура не чувствовала лица:

– Все из-за шрамов… – наклонившись, выругав себя за слабость, она лизнула снег, – врачи СС говорили, что я теперь плохо ощущаю холод и жару. Но поцелуи Мишеля я помню… – ей надо было осмотреться вокруг.

Кроме ружья и пистолета, Лаура прихватила в хижине Ворона нож, с янтарной рукояткой, со вделанным компасом: