Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй

– Скорее всего, из Владивостока в Москву его самолетом отправят. Эйтингон хочет найти Петра Воронова. Сталин не успокоится, пока не разыщет предателя… – Анна не хотела говорить доктору Кроу, где, по ее мнению, сейчас находится полковник Воронов:

– Я ее успокою, объясню, что с ним все в порядке. Федор, как-нибудь, постарается его вытащить из СССР. И Питер с Джоном в Москву едут… – пока ей требовалось вытащить из Лос-Аламоса доктора Кроу.

Поворачивая на запад, Анна опять подумала об изящных акварелях. Цвета оставались яркими, неизвестный художник изобразил старый Капитолий и Белый Дом:

– Очень даже известный, – Анна помнила подпись, в нижнем углу картин, – то есть папе известный. Мне он, конечно, ничего не сказал… – автором акварелей была бабушка Анны, Аталия Горовиц, урожденная Вильямсон:

– Понятно, почему папа нашел картины, привез в Европу… – на пустынном шоссе завивался рыжий песок, на камнях, у обочины, ветер трепал колючие кусты, – Аталия и Мэтью бабушка… – в уединенной камере, в Лос-Аламосе, Анна пользовалась тем, что ей разрешали заказывать любые книги и архивные материалы.

Она внимательно прочла записи суда над полковником Вильямсоном:

– Кто угодно может стать предателем… – напомнила себе Анна, – от полковника никто не ожидал участия в убийстве Линкольна. Хотя его шантажировали, судьбой дочери. Все организовал Дрозд, то есть Мэтью Вулф… – Дрозда расстреляли по приговору военного трибунала. Больше в протоколах суда ничего не сообщалось, но Анна задумалась:

– Янсон покойный хорошо разбирался в людях. Почему он решил завербовать Мэтью, а не Меира, с его левыми связями… – Анна вздохнула:

– Ладно, все потом… – прищурившись, она увидела, как потемнело небо, на западе.

До месы оставалось миль десять:

– Странно, – нахмурилась Анна, – август на дворе. Летом в здешних краях сухо… – она открутила окно форда. Резкий, холодный ветер, ударил ей в лицо. На сером асфальте шоссе появились капли дождя. Небо на западе заблестело белым, мертвенным светом. До Анны донесся глухой удар грома. Петенька, недовольно, заворочался, она быстро подняла стекло. В щели свистел воздух, Анна поморщилась:

– Словно в Берлине. Опять она, та женщина… – голос был отдаленным, тихим:

– Настало время искупления… – нажав на педаль, прибавив скорости, Анна погнала форд к плоской, видной издалека, вершине месы. На гору наползали тяжелые тучи, горизонт пронизывали лучи молний.

Тонкие, хрупкие пальцы крепко сжали карандаш. В электрическом, белом свете, кольцо отливало тусклым, серым сиянием:

– Надо снять кольцо, – подумала Констанца, – снять, положить в конверт. Мэтью сказал, что Стивен на Тихом океане летает. Надеюсь, он не замешан в случившемся… – зная брата, Констанца была уверена, что Стивен не пошел бы на такое:

– Летчикам сообщали о цели миссии, – поняла она, – должны были сообщить… – легкая, алюминиевая пепельница стояла на приемнике.

Констанца никому не говорила, что шумовая машина работает, как радио. Из динамика доносился умиротворяющий шорох волн:

– Мы со Степаном хотели в Шотландии поселиться, у моря… – сердце переполняла боль. Констанца напомнила себе:

– Сердце, это мышца. В случае приступа боль появляется из-за недостатка кислорода, в крови. Я здорова, у меня все в порядке с сердцем… – она отрицала присутствие души:

– Щемит, – вспомнила Констанца русское слово, – душа щемит… – грудь свело спазмом. Она подышала, глядя на исписанную бумагу. Глаза были влажными:

– Души нет… – Констанца медленно, нарочито аккуратно сняла кольцо, – есть только человеческий разум. Именно разум и подсказывает мне единственно правильное решение. Другие люди, вовлеченные… – положив кольцо на записку, она поднялась, – в преступление против человечества, могут сами решить, какова будет их дальнейшая судьба. Я решила… – Констанца услышала обо всем утром.

В последние две недели она работала, почти не поднимая головы. Кузен обещал привезти ей полный отчет об испытании тарелки. От группы Ферми поступили новые расчеты, по усовершенствованию процессов в реакторе. Констанца занималась улучшением работы ЭНИАКа, вычислительной машины, используемой в военном ведомстве. За обедом с Оппенгеймером, она заметила:

– Я уверена, что в Британии тоже ведут работы по созданию подобных конструкций. За ЭНИАКом будущее… – она грызла яблоко, – машины освободят ученых от рутинных вычислений… – отложив огрызок, Констанца улыбнулась:

– Но ни одна машина не сможет мыслить так, как человек, Роберт… – войлочные тапки мягко ступали по ковру гостиной. Она задернула тяжелые шторы, успев увидеть, что над месой собирается гроза.

– Летом здесь не бывает дождей и гроз, – Констанца щелкнула зажигалкой, – и сезон торнадо еще не начался… – она знала, что лаборатория расположена в штате Нью-Мехико:

– Джон меня не спрашивал, где я нахожусь… – в последний раз она говорила с кузеном в июне, – впрочем, Мэтью не стал бы от него такого скрывать. И профессор Ферми тоже не интересовался, откуда мои звонки поступают… – Ферми тоже звонил ей в июне:

– Джон меня уверил, что с Питером все в порядке. Они отправлялись на конференцию тройки, в Потсдаме. Потом начался напряженный период, в работе… – теперь Констанца понимала, почему, Оппенгеймер приносил ей уравнения почти круглосуточно:

– Они готовили испытание бомбы, на полигоне… – горький, сизый дым вился над коротко постриженной, рыжей головой, – а после испытания они сделали боевые модели. Но я должна была догадаться, по уравнениям. Я должна была понять, что передо мной не реактор… – сегодняшним утром она услышала низкий, уверенный голос президента Трумэна:

– Мы соревновались в гонке по созданию нового, мощного оружия с немцами, и мы победили. Боевое применение бомбы, в Хиросиме, шестого августа, и в Нагасаки, вчера, спасло жизни тысяч наших солдат, на Тихом океане… – Констанца курила, рассеянно глядя вдаль:

– Я ученый. Я разбираюсь в физике. Я обязана была понять, что происходит, и отказаться от дальнейшей работы… – вина лежала только на ней. Как и в Пенемюнде, Констанца поделила лист на две графы, расставив плюсы и минусы. Ей не требовалось заказывать энциклопедию, чтобы узнать о населении японских городов:

– Сотни тысяч невинных людей, – она растерла окурок в пепельнице, – женщин, детей и стариков. Они умерли, из-за меня. Их кровь на моих руках… – узкие, изящные ладони, невольно, сомкнулись. Констанца не интересовалась литературой, или театром, но, разумеется, всегда получала отличные оценки. Она наизусть помнила эти строки:

– Неужели руки никогда не станут больше чистыми… – она заставила себя не тереть ладони: