Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Это хорошо, – заметила Эстер, – однако я звоню, чтобы сообщить новости… – Лануа уверил Эстер, что ее подопечная, с детьми, найдет приют в Мон-Сен-Мартене. Повесив трубку, Эстер вспомнила тихий голос Элизы:

– Никто из шахтеров, ни один человек в поселке не донесет на меня… – Эстер велела Элизе поменьше показывать Маргариту немцам.

– Она… – женщина запнулась, – она похожа на отца. Не выводи ее на улицу, без нужды. Не надо риска, милая. Ящик, для корреспонденции, сними в Льеже. В Мон-Сен-Мартене все на виду… – Эстер с Элизой сидели в вагоне третьего класса медленного поезда, идущего из Роттердама в Антверпен. Оттуда они, через Гент, добрались до Брюсселя.

Они ели в дешевых забегаловках, на вокзалах, не выходя в город. У Эстер имелся при себе саквояж. Перед выездом из Роттердама она уговорила Элизу купить кое-что из одежды, детям:

– Вы из Амстердама без вещей уехали… – Эстер взяла с собой провощенную бумагу. Они покупали на вокзалах хлеб и сыр. Женщины делали малышам бутерброды, в поезд. Дети жевали яблоки, передавая друг другу бутылку с лимонадом.

В Антверпене Элиза купила Le Soir Jeunesse, приложение к газете Le Soir, где печатались рисованные истории о Тинтине. В лавке старые номера отдавали почти бесплатно. Иосиф и Шмуэль погрузились в разглядывание картинок. Маргарита получила книжку с раскрасками, коробочку цветных карандашей и деревянную куклу. Девочка заявила, что кукла будет принцессой. Маргарита раскрашивала платья прекрасных дам, и стены замков, яркими цветами:

– От замка ничего не осталось, один подвал… – тонкие пальцы Элизы листали молитвенник, – она с Роттердама ничего, кроме молитвенника не читает… – Эстер, впервые, увидела тонкую морщинку на высоком лбу Элизы:

– Она придет в себя, обязательно. Встретит любящего человека, сама полюбит. Она молодая женщина. И я теперь свободна… – Эстер еще не свыклась, с этой мыслью. Она вспомнила слова брата. Для признания человека мертвым требовались свидетели. Эстер вздохнула:

– Немцы его живым из Аушвица не выпустят. Можно о нем больше не думать… – ей не было больно. Она поняла, что вообще не хочет размышлять о бывшем муже. Близнецы обрадовались, получив новые документы, только Шмуэль сморщил нос:

– Себастьян. Почему Иосиф остался Иосифом, а я должен быть Себастьяном… – Эстер обняла сына: – Ненадолго, милый. Ты знаешь, что немцы арестовали папу. Они и вас могут арестовать. Вам надо делать вид, что вы католики… – Иосиф, довольно независимо, заметил:

– Мы все знаем, мамочка. Розарий, святых, как в церкви себя вести… – Эстер, в очередной раз, подумала:

– Я тогда с Давидом спорила, из-за обрезания. Знала бы я… – высоких, светловолосых, голубоглазых мальчиков, с крестиками, никто бы не принял за евреев:

– Если это тайна, – оживился Иосиф, – то мы будем говорить на своем языке. Это часть игры. Папа не разрешал… – осекшись, сын замолчал. Даже Маргарита больше не спрашивала об отце.

Вагон был почти пуст. В открытые окна дул теплый ветер, зеленели поля. Маргарита спала, положив кудрявую голову на колени матери, близнецы уткнулись в журналы. Поезд подъезжал к Брюсселю.

Эстер свернула Le Soir. С начала вторжения в Россию прошло всего пять дней. Немцы взяли Либаву, до Риги оставалось двести километров. Вокруг Минска сжалось кольцо. Передовицы предрекали падение города, в ближайшую неделю.

– Дальше Москва… – чтобы успокоиться, Эстер повторяла про себя пароли и явки, в Бреслау и Варшаве, шифровала в уме донесения. Оставалось надеяться, что они смогут противостоять немцам:

– Если Советский Союз не устоял… – мрачно подумала женщина, – разве способны на подобное разрозненные группы, партизаны… – она вспомнила решительное, хмурое лицо Монаха. Гольдберг, как-то раз, сказал:

– Я мог бы до Швейцарии добраться, после смерти месье барона. Переход подготовили. Остался бы в Женеве, жил бы спокойно… – он одевался, Эстер сидела в кровати, закинув руки за голову, потягиваясь. Он поправил, перед зеркалом, белый воротник священника:

– Но я сразу решил, что не собираюсь никуда бежать… – его глаза похолодели, – меня, еврея, спасли католики. Мой долг, оставаться здесь. Видишь… – Эмиль, неожиданно, улыбнулся, – стрелять я научился, и командир из меня вышел неплохой. Я сам от себя не ожидал…

– Никто не ожидал, и я тоже… – Эстер поймала Гамена за поводок. Били колокола собора, утренняя служба заканчивалась. Они собирались пообедать, с Элизой, и пойти на вокзал. Элиза, с Маргаритой вышла на ступени, мальчики замахали женщине. От светловолосых голов сыновей пахло мылом, и сладостями. Присев, Эстер обняла детей:

– Слушайтесь тетю Элизу. Помните, ее тоже будут по-другому звать, как и Маргариту… – над Гран-Плас развевались нацистские флаги. Немецкие офицеры фотографировались у собора:

– Это из-за них, – шепнул Шмуэль, на ухо Эстер, – из-за немцев… – он чихнул. Рядом, с лотка продавали сирень. Эстер кивнула:

– Из-за нацистов, милый. Но скоро война закончится… – они пошли навстречу Элизе. Иосиф поднял голову:

– Война закончится, и мы увидим папу… – Эстер только крепче взяла сыновей за руки.

Похожий флаг, только маленький, красовался на столе чиновника, в канцелярии по делам фольксдойче. Контора помещалась в брюссельском гестапо, на авеню Луизы. Эстер не взяла туда оружие. Саквояж остался в камере хранения, на центральном вокзале. Элиза объяснила ей дорогу:

– Я пока покажу детям, где бабушка Джоанна и дедушка Поль жили, в прошлом веке… – квартиру давно продали, однако на особняке висела табличка, в память о Джоанне и Поле. Местные социалисты, первого мая приносили к ней алые гвоздики:

– Как на Пер-Лашез… – она коснулась плеча Эстер: «А это не опасно, для тебя?»

Оказавшись в очереди к окну секретаря, на первом этаже гестапо, Эстер подумала: «Даже если и опасно, другого пути все равно, нет». Чиновник говорил на хорошем французском языке, и был с ней любезен.

Эстер пришла на прием с крестиком на шее. Туфли она носила на низком каблуке. Надев скромный, дешевый костюм, она стянула волосы в узел. Элиза сказала, что мадам Качиньская напоминает медсестру, из монастырской больницы. Эстер осталась довольной своим отражением, в зеркале. Они с Элизой сняли комнату на одну ночь, в католическом пансионе, у вокзала.

Мадам Качиньская, без труда, получила литер, на проезд по рейху, третьим классом, до Бреслау. Чиновник выписал ей направление, для устройства на работу:

– Очень хорошо… – он промокнул чернила, – нам нужны опытные медики, фрейлейн Миллер… – он упорно называл мадам Качиньскую девичьей фамилией матери. Эстер даже получила небольшое пособие, в рейхсмарках. Женщина отдала купюры Элизе: «У меня есть деньги, не волнуйся».