Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

Максим вспомнил высокую, черноволосую девочку:

– Она с той, зеленоглазой, в метро ездила. Парашютистка… – Волк, невольно, вздохнул:

– От авиации, кажется, вообще ничего не осталось… – он помнил, что в начале войны, в Польше, немцы в первый день снесли с лица земли аэродромы:

– И в Западном округе так же случилось…

Максим, мимолетно, подумал о братьях Вороновых:

– Товарища комбрига, наверное, разжаловали. Он неплохой человек, если согласился Аарона спасти. В отличие от его брата… – у Волка не было ни малейшего сомнения, что Петр Воронов давно сидит где-нибудь за Волгой.

– Товарищ комбриг, наверное, все равно воюет, пусть и лейтенантом… – он дождался своей очереди. Максим, впервые, подумал, что Антонии может и не быть в Москве:

– Она обещала, – Волк закурил, – обещала, что встретит меня, когда я освобожусь… – пальцы, немного дрожали. Он слушал длинные гудки. Ласковый голос, со знакомым, милым акцентом, проговорил: «Алло!». Волк, облегченно, выдохнул:

– Это я… Я вернулся… – он и не помнил, как вышел из телефонной будки.

Она сказала, что приедет, вечером, на Рогожскую заставу, сказала, что любит его, и отправится с ним, куда угодно:

– Хоть на край света… – сняв кепку, Волк вытер лоб, – Господи, надо в церковь зайти, свечку поставить, поблагодарить. Надеюсь, церкви он еще не закрыл… – Волк слышал в трубке детский смех и звук колес игрушечной машинки. Мальчик был рядом с ней.

– Маленький Володя… – Максим напомнил себе купить вина, и провизии, на несколько дней. Волк решил, что больше в Москве задерживаться не стоит.

– Но сначала кольцо… – выбросив папиросу, он пошел на трамвайную остановку. Максим хотел доехать до Белорусского вокзала, и оттуда добраться до Арбата.

Стальная, выкрашенная в серый цвет створка приоткрылась. На козырек поставили эмалированную кружку. Стены здесь тоже были серыми, по верху шла синяя полоса. Дальше потолок побелили, судя по всему, недавно. Ни трещин, ни пятен на нем не было. Свод сверкал под ярким огнем электрической лампочки. Свет не выключали, все двадцать четыре часа. Окон в камере не имелось.

Анна ожидала, что на Лубянке, за эти пять лет, сделают ремонт, но самого здания ей не показали. Закрытая, черная эмка, встречавшая их на аэродроме, въехала во внутренний двор. Машину подогнали на летное поле с задернутыми шторками. В Темпельхоф их везли на посольском автомобиле. Анна поняла, что Воронов привез для нее фальшивые документы.

Она подозревала, что ее советский паспорт, с орденами и наградным оружием, перекочевал в сейф, в кабинете начальника иностранного отдела. Отдел сейчас назывался первым управлением НКГБ. Начальником, после массовых расстрелов тридцать седьмого года, стал довольно молодой человек, товарищ Фитин. Он сам допрашивал Анну. Впрочем, никто не называл встречи допросами. Фитин говорил, что товарищ Горская помогает органам государственной безопасности. Они были в одном звании, оба старшие майоры.

Павел Михайлович не упоминал об отце Анны, о статьях в «Правде», где Горского обвиняли в организации покушения на Ленина. Анна об этом тоже не спрашивала. Ей надо было протянуть время, и понять, что происходит. Фитин виделся с ней в подвальном этаже Лубянки, в отдельной комнате, куда Анну водили под конвоем. Павел Михайлович разводил руками:

– Вы знакомы с правилами, Анна Александровна. Вы здесь работали, когда я в пионерском отряде бегал, босоногим мальчишкой… – Фитину было немногим больше тридцати.

Воронов Анне больше не показывался. На беседы, кроме Фитина, никто не заходил. Анна не знала, где сейчас Эйтингон или Судоплатов, люди, которых действительно стоило опасаться:

– Серебрянского арестовали… – размышляла Анна, – после убийства Седова, в Париже. Отозвали в Москву. Он, может быть, и жив… – товарищ Яша работал в разведке со времен гражданской войны, и многое знал. Анна подозревала, что Сталин не собирается его расстреливать. Нарком Берия на беседах тоже не появлялся. Фитин пока исполнял роль говорящей, а, вернее, слушающей головы. Начальник отдела расспрашивал Анну о незначительных подробностях операций в Аргентине, Мексике и Европе. Анна понимала, что в Швейцарии, сейчас работают чистильщики, обеспечивая достойный уход из жизни фрау Рихтер. Они переводили «Импорт-Экспорт» в руки нового владельца.

– И они ищут Марту… – Анна поднялась с койки.

У нее забрали сумочку, костюм, туфли, чулки и белье. Молчаливая женщина, в форме цвета хаки, с петлицами сержанта, прислонившись к выложенной метлахской плиткой стене, безучастно наблюдала за тем, как Анна принимала душ. Анне выдали серое платье, казенного, покроя, и просторное белье, со штампами внутренней тюрьмы. Полотенце оказалось вафельным, грубым, бюстгальтера к одежде не полагалось:

– Не то, чтобы он мне требовался… – хмыкнула Анна, застегивая картонные пуговицы на платье. Ничего острого, колющего, или режущего в камере не нашлось. Чулки не выдавали из-за опасности самоубийства:

– А крючком от бюстгальтера можно выколоть глаза охраннику… – она взяла чашку. Ярус был новым. Во времена допросов Савинкова, они с Янсоном не спускались далеко под землю. Анне, по ночам, иногда слышался, вдалеке, гул метрополитена. Ночей, впрочем, здесь не существовало. Время она отсчитывала по скрипу железной дверцы.

Распорядок оказался довольно мягким. Ей разрешали лежать на койке, приносили кофе, в эмалированной кружке, с папиросами и спичками. Три раза в день ее провожали в чистую уборную. Вечером полагался душ, с земляничным мылом, а утром, зубной порошок, в картонной коробочке, и бакелитовая зубная щетка. Ничего металлического, кроме эмалированной кружки, к ней в руки не попадало.

Надзирательница внимательно следила, в окошечко, за тем, как Анна пьет кофе. Она сама чиркала спичкой. Анна понимала, что, когда дверца захлопывается, за ней все равно продолжают наблюдать. Книг или газет не выдавали, но кормили хорошо. Анна узнала еду из внутренней столовой, для сотрудников. Она сидела в особом крыле:

– Для своих людей, – усмехалась Анна, – если товарищ Яша жив, он где-то рядом… – она знала тюремную азбуку, отец, в детстве научил ее перестукиваться. Анна пока не хотела рисковать, вызывая соседей. Фитин разговаривал с ней о сущей ерунде, операциях десятилетней давности. Иногда он даже погружался в детали работы Анны в Германии, во время Гамбургского восстания.

– Они тянут время… – каждый день говорила себе Анна, – они рыщут по Европе и Америке в поисках, Марты. Паук им помогает, наверняка… – она заставляла себя не думать о дочери. Анна вспоминала конверт, с именами двенадцати человек, в подземном хранилище фирмы «Салливан и Кромвель», на Манхэттене. Лежа на узкой койке, закинув руки за голову, Анна перебирала в уме досье: