Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

— А я думаю, что душа недѣлима, — сказалъ высокій молодой человѣкъ съ гладко выбритымъ лицомъ и длинными черными кудрями до плечей. Онъ былъ профессоромъ прикладной механики на техническомъ факультетѣ университета Колумбія, но помимо своихъ чертежей и вычисленій интересовался самыми отвлеченными идеями.

— Все на свѣтѣ дѣлимо, — возразилъ Томкинсъ, — кромѣ плана мірозданія, которое катится впередъ, какъ лавина, и никогда не достигаетъ конца!

— Я предпочитаю недѣлимую душу! — упрямо сказалъ профессоръ. — Всю для себя.

— Жадность до добра не доводитъ! — сказалъ Томкинсъ, забавно приподнимая брови. — Душа не денежная рента. Чѣмъ больше отдашь, тѣмъ больше останется.

— Это слишкомъ сложная математика! — сказалъ профессоръ.

— Не умирать страшно! — сказала дѣвушка. — Страшно думать, вотъ ты исчезнешь, и тебя не будетъ!

— Но васъ и теперь нѣтъ! — возразилъ Томкинсъ. — Есть человѣчество, совокупность явленій, а не отдѣльные моменты. Я такъ живо чувствую, что меня нѣтъ. Есть мой отецъ и дѣдъ, и мой сынъ, и внукъ, и правнукъ и вся цѣпь предковъ и потомковъ, они живутъ во мнѣ и растутъ, они ведутъ меня къ великой предустановленной цѣли…

Онъ говорилъ такимъ убѣдительнымъ тономъ, что слушатели на минуту почувствовали, что тайна отношеній между частицей жизни и совокупностью ея явленій находится гдѣ-то совсѣмъ близко, и что какъ будто стоитъ протянуть руку, чтобы ее ощупать.

— Стоитъ ли думать о себѣ самомъ, о частномъ? — продолжалъ Томкинсъ. — Мотылекъ живетъ одинъ день, а вечеромъ налетитъ на свѣчку, и нѣтъ его. Мы не увѣрены, что будетъ съ нами завтра утромъ, но мы совершенно увѣрены, что черезъ тысячу лѣтъ на этой самой Медисонской аллеѣ будутъ такіе же люди. Они будутъ одинаково ходить, разговаривать, чувствовать, какъ мы съ вами, и еще тысячу лѣтъ опять будутъ такіе же люди, и такъ далѣе безъ конца.

— А въ чемъ планъ мірозданія? — спросила дѣвушка.

— Планъ мірозданія — отвѣтилъ Томкинсъ безъ запинки, — лежитъ въ постепенномъ воплощеніи высшихъ духовныхъ началъ. Великіе міровые законы автоматически приспособлены къ осуществленію прогресса. Въ объективномъ мірѣ мы называемъ ихъ дѣйствіе эволюціей, а субъективно сознаемъ его, какъ идеалъ. Это изнанка и правая сторона.

— Если есть прогрессъ, — быстро заговорила сухощавая дама, съ густыми черными волосами и злыми блестящими черными глазами, похожая на итальянку или цыганку, — скажите мнѣ, зачѣмъ существуетъ зло?

Руки у ней были небольшія, но безпокойныя.

Когда она говорила, онѣ постоянно двигались и шевелили пальцами, какъ будто перебирая воображаемое вязанье.

— Не зачѣмъ, а почему? — поправилъ Томкинсъ. — Потому что міровая идея безконечна, а явленія конечны, и она можетъ просвѣтлять ихъ только со ступени на ступень.

— Нѣтъ, зачѣмъ, зачѣмъ? — настаивала дама. — Зачѣмъ зло, пороки, убійство? Какое просвѣтлѣніе черезъ ненависть?

— Все это преходяще! — сказалъ Томкинсъ. — Добро вѣчно!

Безпокойные пальцы дамы замелькали въ воздухѣ.

— Я познакомилась съ сирійцами въ Нижнемъ городѣ, — сказала она. — Они говорятъ, что здѣсь есть группа эмигрантовъ, тоже азіатовъ, іезидовъ, которые поклоняются дьяволу.

Среди слушателей пробѣжалъ невольный трепетъ. Обрывки земныхъ народовъ, съѣзжавшіеся со всѣхъ сторонъ въ столицу западнаго міра, приносили съ собой свои обычаи и домашнихъ боговъ, но послѣднее сообщеніе казалось слишкомъ удивительнымъ. Почти половина искателей были коренные американцы, родомъ изъ Новой Англіи, и все, что было пуританскаго въ ихъ крови, возмутилось противъ такого кощунственнаго извращенія религіи.

— Говорятъ, у нихъ церковь есть, — продолжала дама, — мѣсто, гдѣ они сходятся и отправляютъ служеніе, скрытно, конечно… Но мои сирійцы обѣщали, что, можетъ быть, удастся пробраться къ нимъ.

Мистрисъ Кордиганъ, съ ея стремительными манерами и безпокойными руками, обладала талантомъ заводить самыя неожиданныя знакомства.

Съ полгода тому назадъ она удивила искателей, разсказавъ свое посѣщеніе общины махядистовъ, которая тоже оказалась въ Нью-Іоркѣ и даже на своихъ собраніяхъ дѣлала складчину для помощи суданскому Безумному Муллѣ въ его борьбѣ противъ англичанъ.

— А знаете, почему іезиды поклоняются дьяволу? — продолжала мистрисъ Кордиганъ. — Они говорятъ: зло сильнѣе, чѣмъ добро. Міръ полонъ зла, стало быть, онъ сотворенъ не добрымъ, а злымъ, и зло есть отецъ и господинъ его!

— Съ такой религіей страшно жить! — сказалъ Томкинсъ.

— Міръ тоже страшенъ! — возразила мистрисъ Кордиганъ. — Религія соотвѣтствуетъ ему!

— Страхъ себялюбивое чувство! — сказалъ Томкинсъ.

— Можно ужасаться не за себя, а за другихъ, — сказала мистрисъ Кордиганъ. — Напримѣръ, если вы видите маленькихъ дѣтей, страдающихъ и погибающихъ неизвѣстно зачѣмъ!

По лицу ея пробѣжала судорога, и безпокойные пальцы сплелись, но тотчасъ же расплелись и зашевелились въ пространствѣ. Два года тому назадъ у ней умеръ единственный ребенокъ, и съ тѣхъ поръ эта маленькая, злая женщина поддерживала неутомимую распрю съ мірозданіемъ и постоянно спрашивала свои «за что?» или «зачѣмъ?»

— Всѣ умираютъ одинаково, большіе и маленькіе, — вставилъ Томкинсъ.

— Помните у Байрона, — быстро продолжала дама, — когда Каинъ спрашиваетъ, зачѣмъ долженъ ягненокъ, ужаленный змѣей, издыхать въ мученіяхъ, и искупитъ ли все великолѣпіе будущихъ благъ страданіе одного несчастнаго маленькаго существа?

— Это все-таки себялюбіе, — сказалъ Томкинсъ. — Поскольку кто боится страданій, постольку сострадаетъ и другимъ. Каждый трепещетъ за себя, а не за другихъ.

— Ну, пусть за себя! — сказала мистрисъ Кордиганъ. — Мы тоже ничѣмъ не провинились. Зачѣмъ мы должны жить подъ вѣчнымъ страхомъ смертной казни, какъ осужденные преступники? Это нечестно!

— Попробуйте встать на другую точку зрѣнія! — сказалъ Томкинсъ. — Страданіе общій удѣлъ, необходимая переходная ступень, въ смерти нѣтъ ничего страшнаго. Я умру, и другой умретъ, и всѣ люди умрутъ. Почему же не умереть также и ягненку или ребенку?

— Что вы говорите? — воскликнула мистрисъ Кордиганъ. — Эти разсужденія для здоровыхъ и счастливыхъ, а не для больныхъ и несчастныхъ!

Она хотѣла сказать еще что-то, но сдержалась, передернула плечами и отошла въ сторону.

Это было столкновеніе двухъ противоположныхъ системъ мышленія и чувства, между которыми не было ни перехода, ни взаимнаго пониманія.

Для мистрисъ Кордиганъ Томкинсъ, съ его благодушнымъ оптимизмомъ, не могъ быть учителемъ жизни.

Наступила неловкая пауза.

— А что такое астральное тѣло? — спросилъ благообразный человѣкъ небольшого роста, съ сильной просѣдью въ волосахъ, но съ очень живыми, совсѣмъ юношескими глазами.