Иван Наживин - Перунъ [Старая орфография]

— А послѣ завтра, не угодно ли вамъ, г. профессоръ, посмотрѣть нашу Исехру?.. — любезно предложилъ Петръ Ивановичъ, съ упоеніемъ выговаривая слова «г. профессоръ». — Это, можно сказать, самая наша глушь… И на озерѣ этомъ, знаете, плаваютъ эдакіе какіе-то бугры зеленые и народъ нашъ говоритъ, что это «короба», въ которые засмолены были убійцы древлянскаго князя нашего Всеволода — засмолили ихъ, будто бы, да такъ и пустили въ озеро… И будто на Свѣтлый день изъ коробовъ этихъ и теперь еще слышны стоны убійцъ… Я такъ полагаю, что все это бабьи сказки, ну, а, между протчимъ, интересно. На Исехру ѣдетъ по своимъ дѣламъ сынъ мой, Алексѣй Петровичъ, — вотъ и васъ, если интересуетесъ, мы прихватили бы, г. профессоръ. Это отсюда верстъ двадцать…

Алексѣй Петровичъ былъ недоволенъ, но дѣлать было уже нечего. И онъ быстро поладилъ съ профессоромъ о времени выѣзда.

— Мы, конечно, одинъ другого стѣснять не будемъ… — сказалъ онъ твердо. — Вы будете дѣлать свое дѣло, а я — свое…

— Конечно, конечно… — довольный по случаю открытія Перуна, говорилъ профессоръ. — Великолѣпно…

А дома, въ душной комнаткѣ своей, заставленной темными образами, бокотала горбунья Варвара:

— И стыдобушки нѣту! То словно отравленная муха ходила, а тутъ сразу, какъ розанъ пышный, расцвѣла… Быть бѣдѣ, быть большой бѣдѣ тутъ!..

Наташа слышала ея воркотню, ей было больно и на прелестныхъ глазахъ ея наливались крупныя слезы…

Крѣпкій, ладный тарантасъ Петра Ивановича, тяжело кряхтя, переваливался съ боку на бокъ и нырялъ по корнямъ и выбоинамъ невозможной лѣсной дороги на Фролиху. Лѣтнее утро сіяло и радовалось. Въ головѣ Алексѣя Петровича складывались столбцы длинныхъ цифръ, и разсыпались и снова складывались: — огромныя дѣла можно тутъ сдѣлать! Наканунѣ Мещеру пріѣхалъ было урядникъ повыпытать у старосты и у мужиковъ, не болтаютъ ли мерикакцы чего зряшнаго, но, когда узналъ онъ съ пятаго на десятое, въ чемъ дѣло, онъ преисполнился къ Алексѣю Петровичу величайшаго уваженія и пошелъ къ Бронзовымъ въ домъ и почтительнѣйше, стоя у порога, поздравилъ гостей съ пріѣздомъ и заявилъ, что, понадобятся въ чемъ его услуги, для такихъ онъ завсегда готовъ въ лепешку расшибиться. Профессоръ Сорокопутовъ, сидя рядомъ съ Алексѣемъ Петровичемъ, сводилъ въ одно свои впечатлѣнія отъ осмотра монастыря Спаса-на-Крови и былъ одно и то же время и очарованъ его древней архитектурой и разочарованъ разграбленной ризницей и архивомъ, въ которыхъ ничего достопримѣчательнаго уже не было. Изъ вѣжливости спутники обмѣнивались иногда короткими замѣчаніями и снова замолкали. На козлахъ скучалъ альбиносъ-Митюха, «личарда» Петра Ивановича.

— Безхозяйственный народ, — сказалъ Алексѣй Петровичъ чуть не съ отвращеніемъ. Богатства его колоссальны, а онъ живетъ нищимъ… И не угодно ли полюбоваться этой «дорогой»? Вѣдь это не дорога, а преступленіе… И какъ поразительно загрязнена вся его жизнь — одна эта матерщина чего стоитъ!.. Счастье, что жена ни слова не понимаетъ по-русски, а то она сбѣжала бы въ первый же часъ ея пребыванія здѣсь…

— Матерщина наша очень древняго происхожденія… — задумчиво замѣтилъ профессоръ. — Даже самые древніе историческіе документы отмѣчаютъ, что славяне «срамословятъ предъ отьци и снохи» нестерпимо. Въ этой брани очень сказалось прежнее родовое начало: нанося оскорбленіе матери своего противника, славянинъ наносилъ его, такъ сказать, всему роду его…

Алексѣй Петровичъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ посмотрѣлъ на него вбокъ, незамѣтно пожалъ плечами и замолчалъ. Митюха сперва прислушивался, что говорятъ господа, но такъ какъ все это было непонятно и «безъ надобности», то ему стало скушно и онъ, покачиваясь, блаженно задремалъ…

Двадцать верстъ до Фролихи, глухой лѣсной деревушки, они ѣхали часа четыре, а, пріѣхавъ, остановились по рекомендаціи Петра Ивановича у мѣстнаго лавочника, Кузьмы Ивановича, высокаго худого старовѣра съ огромнымъ носомъ, страдавшаго совершенно нестерпимой склонностью къ краснорѣчію.

Домъ у Кузьмы Ивановича былъ старинный, большой и угрюмый. Сбоку къ нему была пристроена каменная, въ одно окно лавка, въ которой густо пахло сыростью и всею тою дешевою дрянью, которую потребляетъ неприхотливая деревня: каменными, запыленными пряниками, «ланпасе» въ ржавыхъ, засиженныхъ мухами жестянкахъ, вонючимъ и линючимъ ситцемъ, поганенькими лентами для дѣвокъ и ревущими гармонями для парней, крестиками, поясками и сизой копченой колбасой, селедками и дешевымъ «ладикалономъ».

— Милости просимъ… Съ пріѣздомъ… — ласково привѣтствовалъ Кузьма Ивановичъ гостей. — Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогіе…

И съ большимъ почтеніемъ и всякими привѣтствіями онъ провелъ ихъ въ «передню», самую большую комнату съ бѣлыми коленкоровыми занавѣсками на окнахъ, облѣзлыми, старинными иконами и чахлой геранью и фикусами. Таня, его жена, степенная, толстая, бездѣтная баба, съ утра до ночи щелкавшая орѣхи и страдавшая поэтому всегда разстройствомъ желудка, тотчасъ же съ помощью совершенно одурѣвшей отъ усердія работницы Ѳеклисты, грязной, глухой и рябой старухи въ подтыканномъ платьѣ, соорудила на кругломъ, зыблющемся столѣ соотвѣтствующее угощеніе. Вкругъ начищеннаго, безпрерывно подтекающаго самовара появились коробочка шпротовъ, и каменные мятные пряники, и яички въ смятку, и кислый ситный, отъ котораго неизмѣнно поднималась потомъ у всѣхъ нестерпимая изжога, и нарѣзанная мелкими кусочками сине-розовая свинина съ замѣтнымъ душкомъ, и густое и вязкое, какъ смола, малиновое варенье…

— Пожалуйте… Откушайте-ка вотъ съ дорожки… — съ ласковой улыбкой кланялся Кузьма Ивановичъ. — Милости просимъ…

Гости сѣли за столъ, не помолившись, и лицо Кузьмы Ивановича на минуту приняло-было обиженное выраженіе, но онъ справился съ собой и снова заулыбался.

Алексѣй Петровичъ сразу приступилъ къ дѣлу: обезпеченъ ли здѣсь народъ землей? Какіе есть сторонніе заработки? На какое количество мѣстныхъ рабочихъ могло бы расчитывать крупное предпріятіе? Какая тутъ поденная плата? Чьи больше лѣса въ округѣ?.. Кузьма Ивановичъ отвѣчалъ очень осторожно, стараясь угадать, къ чему все это клонится, и опасаясь, какъ бы неосторожнымъ словомъ какимъ не причинить себѣ убытку. Узнавъ окончательно, что предстоитъ тутъ очень большое дѣло, онъ оживился: всегда за большимъ кораблемъ можно увязаться и маленькой лодочкѣ.

— Такъ вы, какъ я понимаю, сами изволите тутъ заводское дѣло начинать? — любезно освѣдомился онъ.

— Сперва надо все выяснить… — отвѣчалъ Алексѣй Петровичъ, проглядывая еще разъ сдѣланныя имъ въ записной книжкѣ помѣтки. — Выгодно будетъ — начнемъ…