Иван Наживин - Перунъ [Старая орфография]

— Я не такъ увѣренъ въ этомъ… — стараясь удержать разговоръ въ мирныхъ рамкахъ, хотя что-то темное уже поднималось въ его сердцѣ, сказалъ Андрей. — Если вы присмотритесь къ исторіи человѣчества, то вы не можете не видѣть, что исторія человѣчества есть прежде всего исторія необыкновенныхъ приключеній, борьбы и смерти боговъ. И въ этой исторіи боговъ васъ поражаетъ какая-то фатальность: свѣтлый и ласковый въ началѣ къ человѣку пантеизмъ какъ-то постепенно, незамѣтно доходитъ до человѣческихъ жертвоприношеній и «обагришася холмы наша кровію»; Христосъ, говорившій о лиліяхъ солнечныхъ полей и радостныхъ птицахъ небесныхъ, чрезъ нѣсколько вѣковъ превращается въ грознаго Бога, который заставляетъ людей зарываться въ землю и тоже заливать эту землю морями человѣческой крови въ религіозныхъ войнахъ изъ-за словъ, утверждаетъ инквизицію и пр.; капиталъ очень склоненъ забывать, что его назначеніе служить человѣку, служить жизни — вѣдь, и бѣлка, собирая на зиму орѣхи въ дупло, собираетъ капиталъ, — и скоро начинаетъ пожирать людей, осквернять и опустошать природу, уродовать всю жизнь, какъ это дѣлаютъ и другіе идолы… И революція побѣдитъ только тогда, когда она будетъ помнить, что роль ея служебная; если же она забудетъ это и превратится въ нѣчто самодовлѣющее, — а опасность эта есть, — то и она станетъ, какъ и другіе боги, страшнымъ Вааломъ, безчувственнымъ, все пожирающимъ идоломъ. Не забывайте страшнаго факта: въ началѣ всякой революціи стоитъ святой, который хочетъ отдать людямъ все, даже жизнь свою, а въ концѣ всегда появляется шарлатанъ, который хочетъ взять у людей все, даже жизнь ихъ. Революція должна усилить нравственный элементъ въ жизни людей, а она разрушаетъ его…

Задорно поднятый кверху носикъ опустился — это было и интересно, и какъ-то особенно задушевно, и совсѣмъ не похоже ни на Маркса, ни на Евдокію Ивановну Кукшину, ни на споры курсистокъ со студентами… Лиза не знала еще, что все, что онъ ни говорилъ бы, было бы для нея одинаково убѣдительно.

— Все это… фантазіи… — сказалъ Константинъ Юрьевичъ и сильнѣе закачалъ наглой ногой.

Носикъ поднялся кверху.

— Позвольте… Въ чемъ же рѣшеніе вопроса?..

Это было угловато и совсѣмъ непонятно, но Андрей, какъ и всегда, понялъ ее.

— Рѣшеніе вопроса, можетъ быть, въ томъ, чтобы помирить боговъ… — еще задумчивѣе сказалъ онъ: въ послѣднее время онъ много думалъ на эту тему. — Для этого нужно возвратить ихъ къ ихъ первоначальному состоянію, чистому и простому. Если вы отъ современной церкви съ ея золотыми митрами, которая охраняется отъ вратъ адовыхъ отрядами стражниковъ, подниметесь къ ея источникамъ, къ Христу, простому и ясному, то вы увидите, что онъ совсѣмъ не врагъ ни свѣтлому и теплому Дажьбогу нашему, ни благодатному Перуну, ни прекрасной Мокоши, но, наоборотъ, онъ, воспѣвшій лиліи полей и птицъ небесныхъ, такой же богъ любви, богъ жизни, богъ вѣчный, какъ и они. И если вы знаете, что въ началѣ капиталъ это горсть орѣховъ, спрятанныхъ бѣлкой въ дуплѣ, закромъ крестьянина, изъ котораго онъ будетъ кормить свою семью и нищаго-прохожаго, прекрасный лѣсъ, и звѣрь, и птица, которыхъ вашъ братъ свято блюдетъ для грядущихъ поколѣній, вы увидите, что и капиталъ это жизнь, тепло, радость. И если отъ липкой, вонючей гильотины и шарлатана, перевязавшаго себя краснымъ шарфомъ, вы пойдете къ источнику, вы найдете благородную, теплую мысль, въ которой сіяетъ и свѣтлый Сварогъ, и живетъ Христосъ, и дума мужика о нищемъ, — тепло, жизнь, свѣтъ, любовь… Рѣшеніе вопроса, какъ вы говорите, въ простотѣ, въ ясности, въ первоисточникѣ, ибо въ основѣ всѣхъ боговъ человѣческихъ покоится — Богъ, Единый, всюдусущій и присносущій…

Опять опустился хорошенькій носикъ. Сколько въ его душѣ тепла! И почему онъ такъ печаленъ? Милый, милый… О чаѣ было совсѣмъ забыто… Нога нагло качалась и нагло было козлиное лицо… Что-то сжало сердце Андрея и ему захотѣлось уйти. Да, уйти совсѣмъ… Но только бы узнать: отчего въ ней столько враждебности къ нему?

— Какой-то странный… мистицизмъ… — усмѣхнулся Константинъ Юрьевичъ. — Это совсѣмъ не по моей части… И вообще, я боюсь, что подобная проповѣдь не найдетъ отклика въ современномъ обществѣ…

— Я ничего и не проповѣдую… — сказалъ Андрей тоскливо и снова обратился къ Лизѣ: — И знаете, что здѣсь у васъ, въ Москвѣ, особенно рѣжетъ глазъ деревенскому жителю?

— Ну-съ? — сощурилась Лиза, желавшая показать, что растрогать ее совсѣмъ ужъ не такъ то легко. — Это интересно…

— Блестящіе магазины, милліоны книгъ, рефераты, разговоры, театры, роскошь, а тамъ… Вотъ что случилось у насъ въ Вошеловѣ этимъ лѣтомъ, когда васъ на стражѣ не было. Замѣтили мужики, что у нихъ кто-то производить зажины…

— Зажины? Это что такое?

— У крестьянъ существуетъ повѣрье, что если на зорькѣ, въ одной рубашкѣ, безъ креста, нажать нѣсколько колосьевъ на чужой полосѣ и колосья эти повѣсить у себя надъ сусѣкомъ, то съ нихъ какъ бы невидимо потечетъ въ сусѣкъ зерно того, съ чьей полосы они сжаты. А у того, у хозяина, зерна будетъ соотвѣтственно убывать. Это очень распространенное у насъ повѣрье. И вотъ замѣтили вошеловцы, что у нихъ кто-то зажинаетъ. Два парня вызвались итти покараулить съ ружьемъ. Пошли… И дѣйствительно, на зорькѣ, видятъ, бѣжитъ полями какая-то баба въ одной рубашкѣ и все зажинаетъ, все зажинаетъ… Парни подпустили ее поближе и — выстрѣлили. Та закричала и упала на дорогу. Бросились они къ ней и Гараська, тотъ, что стрѣлялъ, видитъ вдругъ, что это — его мать! И привезли ее къ намъ на усадьбу: вся въ крови, грудь разворочена волчьей картечью, уже умираетъ… И она мучилась, безъ конца, а парней урядникъ увезъ въ острогъ…

— Какая дикость! — презрительно вздернулъ плечами Константинъ Юрьевичъ. — Какое невѣжество!

— Да. Но кто въ этомъ виноватъ? — сказалъ тихо Андрей.

— Во всякомъ случаѣ не я! — нагло захохоталъ Константинъ Юрьевичъ.

— И что же старуха? — тихо спросила Лиза.

— Такъ у насъ на дворѣ и умерла, — до больницы, вѣдь, больше двадцати верстъ… — сказалъ Андрей. — Мой отецъ не разъ предлагалъ отвести подъ больницу нашъ большой флигель, давалъ освѣщеніе и отопленіе, но на содержаніе персонала у него средствъ не хватаетъ… Просили-было князей Судогодскихъ… — онъ только рукой махнулъ. — И народъ видитъ это пренебреженіе къ нему и озлобляется. Давно ли отшумѣлъ 905? И теперь успокоилось, вѣдь, только снаружи, а внутри охъ, какъ бродитъ…

— Вотъ это какъ разъ то, что говорю и я… — замѣтилъ самодовольно Константинъ Юрьевичъ, особенно нагло раскачивая ногой. — Только вы, какъ я вижу, склонны опасаться, что ли, этого, а мы привѣтствуемъ этотъ новый и, надѣюсь, окончательный взрывъ…