Александр Осипенко - Огненный азимут

— Чего вы, дядька, так близко сели? — спросил Михась.

— Глаза слабые, аховое начальство хочется рассмотреть получше.

— Может, все-таки сесть подальше,— не люблю я тор­чать на виду.

— И то правда...

Они перебрались на середину зала, и, когда оба сели на неудобные стулья, Михась пошутил:

— Тут не так опасно... А вдруг под сцену бомбу под­ложили?..

Остап воспринял шутку всерьез.

— А что — могут и подложить. Мне один человек из Лучесы говорил, у них взорвали мост.

— Партизаны?..

— Знали бы, что ты поинтересуешься, наверняка переда­ли бы, кто это сделал.

Делендик ерзал на стуле, его интересовало все. И люди, что заходили, и убогое убранство зала с портретом Гитлера.

— Чего вы, дядька, вертитесь?

— Очень антересуюсь,— начал Делендик, обрадованный предлогом поговорить.— Антиресно, чего они нас собрали? Ты как думаешь?

— Указания будут давать.

— Мелко пашешь. Я, Ланкевич, в политике собаку съел. Мне по моей голове наркомом быть, не иначе. Вот только грамотности недохват. Начальство языком мелет, когда у него плохи дела. Смотри, плохой председатель колхоза брешет, выкручивается. Хоть в этом его верх. Так и тут. Где-то что-то сорвалось, вот нас и собирают. Шло бы у них, как задумали, хрен бы они с нами разговаривали.

В проходе между стульями засуетился верткий человечек, размахивая над головой колокольчиком. Из коридора и бо­ковых комнат в зал хлынула толпа. Узкая филенчатая дверь пропускала только по одному — зал наполнялся медленно.

Верткий человечек остановился возле Михася. Теперь бы­ло хорошо видно его лицо, изборожденное мелкими морщин­ками, с синеватыми, словно налитыми водой, мешочками под глазами и остреньким подбородком, обросшим реденьким, как у скопца, пушком. Человек вызывал гадливое чувство.

Михась вздрогнул, вдруг почувствовав на себе чужой пытливый взгляд. Подсознательное чувство самосохранения заставило сразу отвести глаза от этого гаденького человечка. И тут он встретился взглядом с белокурой девушкой. Она сразу же перестала смотреть на него, заговорила с каким-то военным, но не выдержала и словно невзначай опять бро­сила на Михася пытливый взгляд.

Теперь Михась ее узнал. Почувствовал, как его сразу прошибло потом. Она — та девушка, которую он встретил при отступлении, когда напоролся на немецкий десант. Ее странное поведение еще тогда вызвало у Михася догадку, что девушка — немецкая шпионка. Теперь догадка подтвержда­лась. Девушка разговаривала с немцами, как со своими. За­помнила ли она его? Вероятно, запомнила!.. А он, дурень, тогда выворачивал перед ней душу наизнанку. Теперь она припомнит его разговоры!

Из-за сцены вышел еще один офицер, высокий и строй­ный блондин. Девушка, заглядывая ему в глаза, улыбалась счастливой, беззаботной улыбкой и снова поглядывала на Михася, словно хотела убедиться, здесь он еще или уже сбе­жал. Михась проклинал себя: на черта было ехать!

Плюгавый человечек несмело подкрался к веселой офи­церской компании, как жалкая побитая собачка. Девушка первой пошла на сцену, за ней офицеры. Человечек помигал веками, потом снова поднял над головой колокольчик.

Зал наполнился до предела. Пустовали только два перед­них ряда стульев. Михась подумал, что, наверное, не он один подумал о бомбе.

На сцену вынесли стол, накрыли зеленым сукном. Потом из-за кулис выкатился на кривых ногах лысый, сутулый че­ловек с серой папкой под мышкой. Он сел за стол, напялив на горбатый нос очки, листал бумажки.

Рядом с Ланкевичем был свободный стул. Михась поло­жил на него шапку, и люди думали, что стул кем-то занят. Засмотревшись на лысого, Михась не заметил, как рядом с ним сел полицай с белой повязкой на рукаве. Услышал только, как полицай положил ему шапку на колени. Михась вздрогнул: "Теперь все. Надо было раньше убежать".

— Ты из какой общины?

— Мы из Ковалей,— поторопился ответить Остап Де­лендик.

— А ты кто будешь?

— Я — староста.

— А он?

— Неграмотный я, вот и взял хлопца: может, записать что-либо придется, а я — не могу.

Михась лихорадочно искал ответа на какие-то выдуман­ные им самим вопросы. Все зависело от того, что он скажет полицаю. Но тот спросил о самом простом, к чему Ланкевич как раз не готовился.

— Твоя как фамилия?

— Михаил Ланкевич,— ответил испуганно Михась.

— А-а-а. Ну, сиди. Это хорошо, что ты приехал со старостой. Нам, молодым, теперь дорога широкая.

Он поднялся и ушел, оставив Михася растерянным, уни­женным этим грубым полицейским разговором. Все склады­валось как нельзя хуже. Не было силы подняться и уйти, убежать отсюда. Да и спасешься ли?

— Чего он приставал? — спросил Делендик.

Михась только махнул рукою: потом...

Напряженная тишина повисла в зале. Раздались гулкие шаги. На сцену вышел вылощенный чин с той блондинкой, которая так испугала Михася. За ними тянулась целая свита штатских. Зал недружно, словно нехотя, зааплодировал.

Председатель управы Стоцкий открыл совещание, поздра­вил старост и бургомистров с победой немецкой армии.

Аплодировали Стоцкому по-казенному сухо. Немецкий чин морщился. Блондинка все время что-то говорила ему, заглядывая в глаза.

Стоцкий предоставил слово председателю окружной управы Быковскому, лысому, с оттопыренными ушами типу, все время листавшему бумажки.

Неуверенно ступая кривыми, как ободья, ногами, Быков­ский взобрался на трибуну и густым, как у дьякона, голосом загремел на весь зал.

Михась слушал невнимательно, не отрывая глаз от пере­водчицы. Хотелось скорей узнать, кто тот чин, которому она переводит. Генерал, не иначе.

Быковский глушил своим голосом. "Генерал", незаметно зажимая уши, почему-то нетерпеливо, посматривал на часы, потом встал, одернул полы своего форменного кителя. Бы­ковского словно ветром смело с трибуны. Переводчица что-то спросила, "генерал" кивнул головой.

— Слово предоставляется гебитскомиссару нашего округа господину Отто Витингу,— объявил Стоцкий.

Комиссар говорил отрывисто, зло, будто подавал команду.

— Комиссар говорит,— неторопливо переводила блондин­ка,— что германские войска, превозмогая сопротивление большевистских армий, успешно наступают на Москву и Ленинград. Русское бездорожье не дает возможности герман­скому командованию ввести в бой свою могучую технику. Но война скоро закончится. Господин комиссар требует сохра­нять дисциплину и порядок, помогать германской армии. Вам скоро дадут землю, соль, водку, махорку, спички. Всех, кто не выполняет приказов командования, мы будем нака­зывать жестоко и безжалостно.

Комиссар взял со стола, плотную папку. Речь свою он закончил неожиданно, и начальство за столом растерялось. Быковский что-то сказал переводчице, та — комиссару, ко­миссар — ей. Она громко, на весь зал перевела: