Александр Осипенко - Огненный азимут

Еще в конце лета главное управление имперской безо­пасности начало работу над генеральным "Планом Отс", планом колонизации, массового уничтожения народов евро­пейской части СССР и выселения так называемых неполно­ценных рас за Уральский хребет.

"План Барбаросса", созданный задолго до войны с Совет­ским Союзом, в общих чертах намечал то, что вскоре должно быть решено "Планом Ост". В середине июля сорок первого года Гитлер отдал распоряжение о выселении жи­телей Крыма, а генеральный комиссар Крыма Фраунфельд вскоре составил проект переселения немцев Южного Тироля на крымские земли. Инициатива старательного герра Фраунфельда сразу же была подхвачена управлением имперской безопасности. Позже к составлению и осуществлению "Плана 0ст" присоединилось и имперское министерство Розенбер­га. Но фактически в подготовке его гебитскомиссары оккупи­рованных областей участвовали значительно раньше.

Среди фашистских антропологов Аксель занимал самую крайнюю позицию к так называемым не арийским расам. По его мнению, народы Советского Союза поголовно принад­лежали к самой низшей расе со всеми отсюда вытекающими выводами.

В субботу утром доктор Фридрих Аксель подъехал на штабной машине к резиденции Отто Витинга. Моросил дождь, и холодный балтийский ветер то оседал среди руин, то снова уныло шумел голыми ветвями березок, высаженных вдоль улицы. Низкие серые тучи торопливо проносились над городом; казалось, холодное небо бурлит, как вода в реке у взорванного моста.

Отто Витинг предусмотрительно приказал истопить печь. Комната нагрелась, в ней стояло сыроватое, затхлое тепло.

Доктор Аксель поздоровался сдержанно, однако привет­ливо. Грея озябшие, синеватые руки о кафель печи, сказал:

— Собачий холод, господин комиссар.

— Прошу выпить рюмочку коньяку.

Аксель брезгливо поморщился. От коньяка у него обыч­но начиналась изжога.

— Что нового в Берлине? — Витинг искал подхода к вы­сокому гостю, не представляя, как держать себя с ним.

— Завидуют вам, господин комиссар. Вам выпала вели­кая честь нести немецкий дух в эти проклятые богом земли.

Витинг подумал, что ему, пожалуй, уж не завидуют. Веселый блицкриг угрожал превратиться в ужасную мясо­рубку.

— Мы бесконечно рады оказанному нам доверию,— про­изнес Витинг, с завистью глядя на Акселя.

"Черт побери,— думал он,— везет же людям. Изберут себе самую бессмысленную профессию, и вот видите, ки­чатся ею, а ты, Отто Витинг, обязан принимать его, как министра по оккупированным областям".

— Доктор Аксель, я слышал, что вы много работаете над сохранением чистоты арийской расы. А можно ли вооб­ще сохранять немецкое превосходство в условиях катастро­фического прироста населения?

Высокий гость как-то втиснулся между витых подлокот­ников в плюшевое низкое кресло. Сидел он прямо, положив руки на подлокотники.

— Я считаю — можно,— говорил он, как бог, и Витинг снова позавидовал его самоуверенности.— Наши антрополо­гические данные очень устарели. Вот почему я и приехал сю­да...

— Вы считаете, что антропологи могут решить эту слож­ную проблему? — с плохо скрытой усмешкой спросил Ви­тинг.

— Только они,— уверенно ответил доктор.— Старые из­мерения производили ученые, отягощенные грузом демокра­тических суеверий. Некоторые из них считали даже, что славяне имеют признаки нордической расы. Разрешите спро­сить, вы заметили в них эти признаки?

Витинг вспомнил свою переводчицу. В Германии она сошла бы за немку.

— Русские — лентяи и пьяницы,— сказал он, чтобы уго­дить гостю.

— Итак, господин комиссар, я приехал сюда затем, чтобы провести антропологические измерения местных жителей. Надеюсь, вы понимаете, как это важно для будущего Гер­мании.

— О, конечно,— согласился Витинг, сразу поняв, зачем понадобились правительству новые антропологические изме­рения.

Через два дня Витинга навестил Густав Редлих. От его грузной, тяжелой фигуры в комнате стало как-то тесно и неуютно. Он ходил по кабинету, цепляясь за кресла, нетер­пеливо отодвигая их ногой. Аккуратный Витинг смотрел, как однажды установленный порядок рушится от одного дви­жения Редлиха.

Доктор Редлих то останавливал холодный взгляд на Витинге, словно пронизывал его насквозь, то смотрел в зату­маненное дождем окно.

— Комиссар,— басом кричал он так, словно командовал штурмовиками на учебном плацу,— вы ошибаетесь, если ду­маете, что война началась только для того, чтобы сокрушить военное могущество большевиков! В таком случае не стои­ло бы проливать немецкую кровь. Мы воюем за мировое господство. Все, что непригодно нам, к черту.

От его слов гудело в ушах, словно там звонили во все колокола Страсбургского собора.

— Доктор Аксель считает, что русских надо полностью уничтожать.

— Аксель — осел,— отрезал Редлих.— Мы сохраним столько русских, белорусов, украинцев, сколько понадобится для текущих работ. Мы будем регулировать их размноже­ние, и могу вас уверить, комиссар, что уже ведутся научные работы в этом направлении. Вам следует изучить состав и количество населения Поддвинья для того, чтобы мы имели твердое представление, сколько немцев необходимо сюда переселить и сколько местных жителей уничтожить.

— Как же в таком случае понимать, доктор Редлих, ука­зание имперского министра доктора Розенберга, что мы обязаны выступать защитниками жизни и прав местного насе­ления?

Редлих на миг остановился. В его глазах вспыхнуло пре­зрительное удивление: ну и осел!..

— Указание, господин Витинг,— тактика, вызванная войной. Пресс сразу не опускают, его зажимают медленно.

— Вы думаете, что немцы будут переселяться сюда с охо­той? — немного помолчав, спросил Витинг. Будущее смутно представлялось ему, и Витинг почему-то беспокоился.

Редлих более внимательно в этот раз посмотрел на Ви­тинга. "А он не такой уж осел",— подумал он.

— Я понимаю, комиссар, о чем вы говорите. Немцы любят свой дом, садик, небо над головой. Но они должны понять свою роль в истории и делать то, что приказывает фюрер. Кто не понимает этого, тот не ариец.

Когда Редлих ушел, комиссар долго сидел в кресле, молчаливый и насупленный.

За высоким окном бушевала непогода. Крупные капли дождя барабанили по раме, по стеклу бежали торопливые ручейки.

"Надо было бы сделать камин,вместо печи,— почему-то подумал он.— Теперь посидел бы у огня". Он вспомнил свое детство, старый дом среди гор и леса, камин с ярким пламе­нем и деда, сидящего перед камином. Тогда они еще жили в деревне, и, боже, как не хотел дед, чтоб они переезжали в город. Он и умер, чтобы не покидать гор, тенистого клад­бища и синего, фарфорового неба над головой.

Он, Витинг, все чаще, особенно когда приехал сюда, вспо­минал памятные с детства места, и что-то тревожило его. "Неужели придется остаться тут на всю жизнь? Нет, это ужасно! Я слишком стар, чтобы мог прожить вдали от роди­ны".