Владимир Домашевич - Нимфа

Жорес нахмурился и умолк, но ненадолго. Налил в рюмки коньяку, глянул на Веронику, улыбнулся:

— Все это шутки... Давай-ка лучше выпьем! Теперь уж я не старый холостяк...

Вероника, можно сказать, никогда не пила коньяку. Поднесла крохотную рюмочку к губам, вдохнула. Пахло дубом и еще чем-то терпким.

Она не торопилась пить и с ужасом думала о неизбеж­ной минуте, наступающей у молодых, которые решили строить новую жизнь, семью. Почему так? Вроде бы и лю­бит его и готова на все. Но вдруг без всякой на то причины от Жореса повеет непонятным холодом, и душа ее тотчас замирает, уже одна мысль о физической близости бросает в дрожь.

— Ну что ж, за наш союз! — Жорес поднял рюмку и уставился на Веронику, словно ждал, что она вот-вот ска­жет — нет!

Вероника молча выпила и закашлялась.

— Ничего, привыкнешь. Коньяк надо умеючи пить.

И тут у Вероники сорвалось:

— Боюсь я тебя!..

Жорес посмотрел на нее, как на малого ребенка, который плетет вздор, погладил ее руку и ответил со снисходительной улыбкой:

— Я вовсе не страшный... Давай-ка лучше еще по рюмочке.

— Не хочу! — категорически отказалась она. — И без того пьяна.

У нее и в самом деле шумело в голове. Тянуло что-то делать, куда-то идти, не сидеть в душном полумраке ком­наты. Хотелось побыть одной. В тишине...

Жорес подвинул ближе кресло, обнял Веронику за талию.

— Вероника, Ника, Нимфа... Кажется, так зовут тебя студенты? Позволь и мне называть тебя Нимфой. Это грандиозно тебе подходит, ей-богу.

— Нимфа... Откуда ты знаешь, что меня так зовут? — удивилась Вероника и отвела его руку.

— Уши надо иметь... Я даже слышал о бусах, рассы­павшихся на танцах. Все о тебе знаю... — с нескрываемой гордостью заявил Жорес и отодвинул кресло на прежнее место.

Вероника вспомнила тот вечер и парня с мягким доб­рым взглядом серых глаз. Странно, она его ни разу боль­ше не встречала.

— А вот я о тебе совсем мало знаю,— сказала Верони­ка.— Не удивительно ли?

Жорес как-то странно глянул на нее, видно, не ожидал такого вопроса, однако тут же взял себя в руки:

— Что ты, что ты!.. Разве забыла, сколько дурил тебе голову, рассказывая о себе. В моей жизни все просто и ясно, никаких зигзагов — рос, учился, пошел работать. И вот женился...

Веронику подмывало спросить: «В который раз?» Не спросила, ждала, что сам скажет. Но он молчал. Снова стал обнимать, целовать щеки, шею.

И тут Веронику словно подменили. Хмель и слабость как рукою сняло, в голову ударила кровь, перехватило ды­хание. Она резко оттолкнула его:

— Не прикасайся! Слышишь?

Жорес испуганно уставился на жену:

— Что с тобой? Успокойся, Ника!

Она не ответила, снова опустилась в кресло, готовая отбить любую атаку.

Он долго ходил по комнате, затем ушел на кухню и про­сидел там остаток ночи.

13

Жизнь шла своим чередом, жизнь брала свое. На неокрепшие еще плечи Вероники легло много забот, которых она не знала за спиною матери. Приготовить обед — еще куда ни шло, хотя первое время получалось не очень складно и Жорес часто высмеивал жену, причем бесцеремонно, даже грубо, совершенно не заботясь о ее самолюбии. Kyда девалась прежняя деликатность! Ему теперь ничего не стоило унизить ее по любому поводу, подчеркнуть свое превосходство. Вероника чаще отмалчивалась, но иногда, не сдержавшись, отвечала тем же. Она заметила, что Жо­рес обычно избегал резкого обострения, старался в самом начале погасить намечавшийся конфликт, и эта черта его характера не раз спасала их обоих от крупных скандалов.

Немало приходилось Веронике маяться с бельем. Пер­вый раз взявшись за стирку, она стерла в кровь кожу на пальцах, потом долго не могла разогнуть спину. Белье же все равно оказалось в разводах, словно в ржавчине. Жорес и на этот раз не упустил случая упрекнуть: «Что за гла­жение? Кажется, двойные складки еще не вошли в моду... Кто так гладит? За такую работу увольняют со службы, лишают прогрессивки и вообще...» Действительно, мужские брюки она гладила впервые, могла сделать не только двой­ной кант, но и прожечь их — пусть бы знал, как поручать такую работу слабым женским рукам. Она вначале хотела вовсе отказаться — в их семье женщины гладили любые вещи, кроме мужских брюк. Мужчины никому не доверя­ли такого важного, как они говорили, дела. Но в каждой семье свои порядки и неписаные законы. Вероника хотела было спросить Жореса: «Кто ж тебе гладил, когда жил холостяком? Неужели женился только ради того, чтобы самому не гладить?» Но промолчала. В другой раз она прожгла воротничок его белой сорочки, за что тоже полу­чила выговор. «Кто так гладит? Воротник надо сначала прогладить с изнанки, а уж потом — с лицевой стороны, а ты сразу жмешь на всю силу — и вот результат... Видно, ручки твои не из того места растут, откуда положено. Ни­как не пойму... Дай-ка проверю!» Свое издевательство он иногда прикрывал подобными остротами, но от них Веро­нике легче не становилось, и она давала отпор. Однажды сказала: «Не учи меня, возьми и сам сделай!» Жорес ехид­но усмехнувшись, бросил: «Ишь, чего захотела! Я, разумеется, сделаю. Я все умею. Но я хочу, чтоб умела и ты, главное — чтоб делала! В семье, как известно, сущест­вует разделение обязанностей. И каждый обязан делать свое дело, хочет он этого или нет. Не мне заниматься твоей работой. Не было бы тебя, тогда другой вопрос».

«Не было бы меня — была бы другая,— подумала Ве­роника. Уже то, что он отделял жену от себя, обижало ее до слез.— Ты всегда найдешь, на кого переложить неприят­ные хлопоты, черную работу... Одно переписывание твоих заметок чего стоит...»

Как-то увидев четкий разборчивый почерк жены, Жо­рес попросил ее переписать начисто его черновики — очер­ки и корреспонденции для газет. Каракули были дейст­вительно ужасные, и разобраться в них стоило Веронике немалых усилий. «Половина гонорара моему милому сек­ретарю»,— утешал он жену, и та старалась: исправляла синтаксические неточности, грамматические ошибки. Тон­кости языка — и русского, и белорусского,— видно, были ему не под силу. «Чтоб исправлять всякие мелочи, су­ществуют корректоры и ты, мой славный секретарь,— го­ворил он в свое оправдание. Постепенно, незаметно Жо­рес таки научил ее многому — делать вырезки по темам и нужные выписки, подбирать цитаты, отыскивать цифро­вые данные, особенно по экономике.

Чаще Вероника это делала с душой — когда была в хо­рошем настроении, когда хватало времени. Но иногда сер­дилась и решительно отказывалась выполнять рабскую, как она говорила, работу. Надо было готовиться к весен­ней сессии, своих дел хватало.

А тут еще наступила резкая перемена в самочувствии. Она ждала этой минуты и боялась ее, но время шло, и вроде бы ничего страшного... Стала успокаиваться, тревога отдалялась. Близость с Жоресом не оставила в душе глу­бокого следа, ей лишь казалось, что с первого дня совмест­ной жизни она стала как бы другой, по-новому увидела окружающий мир. Исчезла прежняя впечатлительность, когда, бывало, самый незначительный факт или событие вызывали слезы, истерику. Она стала более спокойной и уравновешенной, научилась глубже видеть людей, критич­нее оценивать их поступки и дела. Если раньше люди представлялись ей похожими друг на друга — казались или добрыми, или злыми, в зависимости от ее настрое­ния,— то теперь каждый имел свой неповторимый облик...