Владимир Домашевич - Нимфа

— Практика... Жизнь... — улыбнулся Жорес.

— Вот оно что...

— Имею в виду не собственную, не волнуйся. Знаю одного человека, у которого две жены. Вот уж действи­тельно случай редкий в нашей жизни. Женился первый раз, жена родила ему дочку. Пошел к другой женщине — нажил с нею сына. Спустя какое-то время вернулся к пер­вой жене — и опять родилась девочка. А через три года от второй снова родился сын. Вот так-то! Две жены, две дочки, два сына...

Вероника рассмеялась:

— И на том остановился? А что если б пошел по треть­ему кругу?

— Произошел бы пропорциональный рост.

— Ты уверен?

— Разумеется.

— Не будь таким категоричным.

— К сожалению, это мне иногда вредит.

— Вот уж не думала, что можешь быть самокритичным.

— Плохо меня знаешь.

— Не моя в том вина.

— Это верно,— согласился Жорес.— Ошибка моя в том, что ни словом не обмолвился о своей первой же­нитьбе...

— Что же заставляло скрывать?

— Боялся.

— Меня? Или себя?

— Не иронизируй. Боялся, что, узнав об этом, гово­рить со мной не станешь.

— Конечно, солгать легче, чем посмотреть правде в глаза, верно?

— Видно, так уж устроен человек: все плохое, непри­ятное старается подальше отбросить от себя.

— Пусть, мол, кто-то другой проглотит горькую пилю­лю, только не я, только не я...

— Как сказать...— опустил голову Жорес.— Я так не рассуждал. Мною руководил лишь страх потерять тебя.

— Вот и получается: думал только о себе.

— Как понимать?

— Так и понимать! Боялся потерять меня. Боялся остаться одиноким.

— Одиноким я, разумеется, не был бы... Но такой, как ты, не имел бы наверняка.

На сердце у Вероники потеплело. Неужели он все-та­ки любит ее, одну-единственную? Какое было бы счастье, если б она была уверена, что это так.

— А Света? — вдруг вырвалось у нее.

Жорес побелел, спина покрылась холодным потом. «На­говорила, старая ведьма,— пронеслось в голове.— Теперь уж мне концы».

— Какая Света? Что ты мелешь? — Ему ничего не оставалось, кроме как перейти в атаку,

Вероника иронично улыбнулась:

— Какая Света? Все та же... Которую во сне зовешь...

Жорес вздохнул с облегчением: большей бы беды не было.

— Значит, ночами не спишь, прислушиваешься, кого я зову во сне? И не стыдно? — Довод был серьезный, но Жорес пытался хоть как-то скрыть свою растерянность.— Мало ли что может присниться человеку...

— Конечно, все это так, но почему ты каждую ночь называешь одно и то же имя? Небось засело в душе. Правда, однажды слышала, как бранился, ругал какую-то Риту. А вот Свету звал с такой нежностью, что я искренне ей позавидовала...

— Не думал, что ты станешь обращать внимание на такую ерунду. Лучше скажи, о чем трепалась та черная ведьма?

— Зачем так грубо, Жорес? Ведь это твоя бывшая же­на, с которой ты...

— Перестань, прошу тебя! — Он резко встал из-за сто­ла, вытер полотенцем потное лицо, руки.— Чтобы я боль­ше не слышал никаких упреков, иначе...

— Что — иначе?

— Я за себя не ручаюсь! — крикнул он сорвавшимся голосом.

— Не боюсь я твоих угроз,— спокойно ответила Веро­ника.— Не мой бывший муж приходил к тебе, а твоя пер­вая жена ко мне, второй твоей жене. Уловил разницу? И хочешь, чтобы я молчала, словом не обмолвилась?

— Да перестань трещать, прошу тебя!

— Но ведь ты хотел знать, о чем мы говорили... Долж­на сказать: Янина на три головы выше тебя. Она ни одно­го худого слова о тебе не произнесла, а ты обзываешь ее черной ведьмой. Ту, которая четыре года тебя кормила и шила, обстирывала, спала о тобой в одной постели. И вот заслужила благодарность...

— У нас с нею свои счеты, и ты, пожалуйста, не лезь в чужие дела.

— Не мне судить вас. Я не знаю, как вы жили, и знать не хочу. Лишь одно скажу: ты несправедлив к женщине, которая ничего, кроме добра, тебе не желает...

— Она? Мне — добра? Если б она съела то, чего мне желает, до утра бы не дожила!

Веронику передернуло от этих слов. Не исключено, что где-нибудь он говорит то же самое и о ней, Веронике. У нее тотчас пропало желание продолжать разговор. Вы­ходит, все виноваты, кроме него. Он — верх совершенства. Надо же быть такой наивной — надеяться на чистые, воз­вышенные чувства. Где они? Может, и существуют, но не здесь, не в этой квартире...

Вероника взялась мыть посуду, наводить порядок на кухне,— сознательно тянула время, чтобы только не захо­дить в комнату, где муж уже лежал в постели с книгой в руках. Ей ужасно не хотелось идти к нему. Даже страш­но становилось, как и в ту первую ночь, когда она в сле­зах до утра просидела в кресле.

Жить не хотелось на белом свете.

16

Но появилась у Вероники и радость в жизни — роди­лась дочурка. Она и хотела дочку. Дочь всегда ближе ма­тери, как сын — отцу.

Поначалу было тяжело: не умела взять на руки ма­лышку, не знала, как ее купать, стирать пеленки, пеле­нать. С месяц у нее пробыла мать, и это значительно об­легчило Веронике жизнь. Жорес делал по дому все, что ему поручалось, но как-то холодно, без всякого интереса, словно отбывал тяжкую повинность — ни на лице радости, ни в душе, как это видела и чувствовала Вероника. Но, быть может, она ошиблась? Быть может, он радовался не меньше ее? Трудно сказать... Об этом не раз заводила разговор мать, когда Жорес отправлялся на службу, но Веро­ника уходила от неприятной темы. Она дала себе слово ни при каких обстоятельствах не волноваться, ведь ма­лышку надо кормить грудью, а молоко от переживаний — Вероника знала об этом — пропадает.

Самым трудным оказался первый месяц, потом дело вошло веселее. В три месяца Леокадия, Лика — так назвали ребенка — начала улыбаться и так осмысленно, что, казалось, девочка уже многих узнает, особенно мать.

Вероника не могла нарадоваться дочурке: такая стала она крепенькая, живая, розовощекая, будто яркий весен­ний цветок, не то что в первые дни — крохотная, смор­щенная, некрасивая, страшно было смотреть. Теперь уже можно безошибочно сказать, на кого она больше похожа. Из подсознательного чувства ревности Вероника иногда да­же переживала, что девочка вся в отца: и черные вьющие­ся волосики, и темные глазки, и смуглое тельце. Правда, Вероника знала, что с годами дети меняются — и цвет во­лос, и само личико. Все может измениться. Сгладятся от­цовские черты и проявятся материнские или наоборот. А может все остаться без изменений. Именно этого мать и не хотела — ее первая любимая дочурка должна быть непременно в мать! Только будет ли? Иногда она дели­лась своими сомнениями с Жоресом, но тот лишь много­значительно улыбался, показывая два ряда белых зубов, и утверждал, что его род более древний, его гены оказались более активными, поэтому и дочка похожа на него. Жорес все истолковывал с научной точки зрения и часто сердил­ся на жену, когда та пеленала девочку, качала коляску. Он пытался доказывать, что ребенка не обязательно ука­чивать перед сном, не надо пеленок — важно только уло­вить момент, когда малышка захочет по нужде.