Владимир Домашевич - Нимфа

И зачастил Жорес Ляховский в «командировки»: готовил почву. Какие уж тут мысли о жене, какие заботы о дочке. Жаль вот только квартиры. Опять выбрасывай ты­сячи на ветер. Конечно, при желании можно было бы от­судить квартиру, а на худой конец — устроить жене та­кую жизнь, чтоб она сама убежала от него. В этом случае Вероника наверняка не стала бы судиться — не в ее ха­рактере. Однако он решил квартиру уступить — во имя своего авторитета. Иначе люди заклюют. Носа нигде не покажешь! А так — разошлись полюбовно, без драки и скандалов. Какого рожна ей еще надо? Квартира — это вам не шуточки. Не каждый способен на такое самопо­жертвование, спасибо должна будет сказать. Пусть себе живет с дочкой на здоровье...

17

А Вероника жила своими заботами. Каким-то чудом ей удалось закончить второй курс, хотя Лика требовала к се­бе постоянного внимания — и днем, и ночью. Лекций Beроника почти не посещала, девчата приносили ей задания домой, а когда надо было пойти на семинарские занятия, побыть с малышкой просила мать или Катю. Уговорить Жореса присмотреть за ребенком стоило ей всякий раз огромных усилий. Он находил массу причин, чтобы отка­заться. И все твердил: «Бросай учебу! Хватит с меня! Дальше так жить не могу!» Но Вероника держалась изо всех сил, и вот одолела-таки второй курс. Она даже не представляла, что учеба ее может вообще сорваться. Не­ужели не удастся устроить Лику в ясли? Да и душа бо­лит — сколько той малышке, всего шесть месяцев, и от­давай в чужие руки. Хорошо бы договориться с какой-ни­будь бабкой, но попробуй найди ее...

В субботу вечером девочку купали. Помогал и Жорес, вернее, больше командовал, чем помогал, и этим только нервировал жену. Вероника раскраснелась и сразу похо­рошела, стала такой, как и год назад. Жорес заметил это и вдруг почувствовал: в душе что-то шевельнулось, в па­мяти ожили забытые тени-эмоции, но лишь на минуту.

Искупав, Лику одели, положили в кроватку. Девочка вначале агукала, совала пальчики в рот, где прорезались уже четыре зубика — два сверху и два снизу. Теперь она так больно кусала грудь, что у Вероники иногда слезы выступали на глазах. Малышка, наверное была голодна — раскричалась.

— Тише, милая, успокойся! — нежно говорила ей Ве­роника, расстегивая халат.— И кто тебя будет кормить, когда мамка пойдет учиться? Можат, папка наш? Нет, молчит наш папка, видно, не хочет возиться с тобой, вид­но, есть у него более важные дела... Ну что ж, придется отдать тебя в ясельки, ничего не поделаешь...

Жорес стоял у окна и смотрел на вечерние огни горо­да. Затем повернулся к Веронике, сказал:

— Ты вот с дочкой советуешься, а не со мной, я у тебя как бы сбоку припека. Только зарплата моя нужна, не так ли?

— При чем тут зарплата, Жорес? Я ждала, что ты заговоришь о наших теперешних делах, а ты молчишь, как рыба. Ведь меньше месяца осталось до первого сентября, Вот я и начала...

— Начала — так и кончай.

— Давай решать вместе.

— Я вижу, вы с дочкой все без меня решили,— и Жо­рес опять уставился в окно,— Ну что ж, так тому и быть.

— Не узнаю тебя, Жорес, в последнее время. Спокой­но говорить разучился. Слова не скажи, сразу на дыбы... Я, как говорят, пустила только пробный шар, а ты — решила, решила... Да еще — с дочкой! Смешной...

— В твоих глазах я всегда был смешным,— холодно проворчал Жорес.

— Не выдумывай,— добродушно продолжала Верони­ка.— А я хотела с тобой посоветоваться — как с мужем и другом, как с отцом нашей дочки... Что сделать, чтобы всем нам было лучше? И уже не раз спрашивала, а ты вее увиливаешь.

— По-твоему, я...

— Перестань! Сегодня ты какой-то...

— Ненормальный? Инфракрасный? Ультрафиоле­товый?

— Я сказала бы — недопеченный.

— Все это старо... Из затасканной лексики.

— Опять зигзаги. А нужен дельный совет, конкретная помощь.

— Я говорил насчет яслей — это нереально. Тебе нуж­но брать академический отпуск, а там будет видно.

— Брать отпуск, потом догонять... А ведь я привыкла к людям. Через год опять новый круг. Разве для тебя это не имеет значения?

— Сейчас говорим о тебе... Не надо усложнять вопрос. Ты быстро адаптируешься.

— Не хочешь ли ты подчеркнуть, что быстрая адапта­ция свойственна простейшим, а не приматам?

— Читаешь мысли на расстоянии, словно Мессинг. Только не мои, в этом я не раз убеждался.

— Вот уж действительно, мысли твои прочесть не про­сто. Зашифрованы надежно, а ключик от шифра носишь на шее, как когда-то крестик, не так ли? Но это между прочим. Сейчас я хочу услышать от тебя: что нам делать?

— Сказано: надо брать академический отпуск!

— Неужели нет другого выхода?

— Самый оптимальный вариант.

— Оптимальный потому, что твой?

— Хотя бы... Не забывай, что я старше тебя.

— Довод несерьезный. И оптимальный он для тебя а для меня скорее неприемлемый.

— Допустим... Что же ты предлагаешь?

— Буду продолжать учебу,

— А Лика?

— В ясли. Не устроим в ясли — буду носить к какой-нибудь бабке.

— А что, если я сделаю по-своему?

— Как понимать?

— Очень просто. Кто глава в семье? Кто кому должен подчиняться?

— Цитата из «Домостроя», дорогой Жорес.

— Не имеет значения откуда, важен смысл.

— Важно, что она тебе на руку, не так ли? И уж если на то пошло, ты хозяин над собой, но не надо мной. Плохо понимаешь свои права и обязанности...

— Вот как!

— Я — человек свободный.

— Еще одна Кармен?

— Пусть будет так.

— А помнишь, как она кончила?

— Не пугай, ты не Хосе...

— Плохо ты меня знаешь, милая.

— Действительно, убить женщину — совсем не то, что выйти на арену против разъяренного быка.

— Значит, Кармен ищет тореодора? Или уже нашла? — Жорес впервые за весь вечер улыбнулся, но с ехидцей, ме­фистофельской улыбкой.

— А, что с тобой говорить! — Вероника махнула рукой и стала укладывать Лику спать. У девочки уже слипались глазки.

Жорес с важным видом, молча расхаживал по комнате. Вероника не знала хода его мыслей и все больше трево­жилась.

Но вот он остановился перед ней и тоном, не допуска­ющим возражения, произнес:

— Повторяю: я хочу, чтобы ты оставила учебу и заня­лась воспитанием дочери.

— Опять за свое! Как это — оставила? Отдано столько сил, чтобы поступить, а теперь — бросать? Для меня это смерти подобно. Ты, конечно же, шутишь?

Он стоял напротив — высокий, грозный — и подерги­вал ногою, видно, нервничал.

— Нет, не шучу! Говорю серьезней, чем ты думаешь.

— А наши планы? Учиться, жить по-человечески, иметь машину, ездить вместе...

Он резко оборвал:

— С тобой мне ничего не светит!

— Странно. Разве я трачу на себя больше, чем следует? Ты видишь, в чем я хожу? Одно платье трижды перешиваю. Есть у меня лишняя пара туфель, чулок? Все мое богатство на мне. И еще говоришь: ничего не светит... Найди-ка более экономную жену!