Владимир Домашевич - Нимфа

Вероника смеялась над его консультациями и поступа­ла, как все матери на свете. Жорес одевался и уходил из дома, чтобы успокоиться. Вероника оставалась с Ликой и была счастлива.

А Жоресу все чего-то не хватало. Жена замечала его состояние, но не знала причины. В последнее время он стал чаще ездить в командировки — в Брест, Витебск, Мо­гилев, на Полесье. Все искал интересные темы для очер­ков. «Ну что ж, разъезжай,— говорила себе Вероника.— В дороге легче отвлечься от домашних забот...» Чтобы Жо­рес мог изменить ей или вовсе оставить с ребенком на ру­ках, она и мысли не допускала. Зачем ему это? Надо со­всем не уважать себя, чтобы запросто лечь в постель к не­знакомой или даже знакомой женщине, с которой ничего не связывает. Вероника не верила, что нормальный чело­век, знающий себе цену, способен на такое.

Но она плохо знала мужчин. Не знала как следует и своего мужа, который привык к вниманию женщин, нра­вился им и никогда не упускал случая воспользоватьсяэтим. А ведь все женщины разные — со своими характе­рами, взглядами, вкусами. Все по-разному ведут себя в мужской компании, по-разному пытаются очаровать кава­лера. Жорес хорошо разбирался во всех тонкостях женской психологии. Ему нравилась «игра в любовь», и он обычно принимал ее; когда же увлечение проходило, делал рез­кий поворот и опять оставался один. Жорес никогда не каялся в своих поступках и не жалел обманутых: пусть, мол, поплачут, впредь будут умнее...

Что-то новое, не без привкуса горечи, заметил Жорес в своем отношении к Веронике. Не допускал ли он ошиб­ку, когда убеждал себя, что будет любить Веронику так же, как Свету? Вопрос этот в последнее время не выходил из головы. Отраженный свет не греет... Вновь и вновь он мысленно повторял: «Надо было плюнуть на все условно­сти и открыто заявить Янине — так, мол, и так, люблю твою дочь. Желаешь ей счастья — отдавай за меня. Реши­тельная баба — а Янина, кажется, такая и есть — тоже плюнула бы на все и согласилась. Конечно, не то чтобы с легкой душой — все же любила его,— но, в конце кон­цов, смирилась бы...»

Однако время ушло. Сделанного не поправишь. Да, он хотел и надеялся любить Веронику так, как любил бы, ка­залось ему, Свету. Не вышло. Чувства быстро остывали, и на жену он вскоре стал смотреть, как на давнишних своих возлюбленных, к которым какое-то время хаживал, чтобы потом бросить. Жорес и корил себя, и убеждал, да все напрасно — сердцу и впрямь не прикажешь. Особенно остро проявился у него холодок к Веронике, когда узнал, что она забеременела. Снова потянуло на старые дорожки. Стало вроде легче. Но вот родилась дочка — и тут его вовсе будто нечистая сила опутала. Жорес не только не обрадо­вался, что стал отцом, а вконец пал духом — не хотелось видеть ни жену, ни ребенка. Иногда только спрашивал се­бя: как же так, у отца было пятеро детей, и всех он лю­бил, всех вывел в люди... Неужели ничего не передалось по наследству? А мать! Такой трудолюбивой, сердечной, пожалуй, не сыскать на всем белом свете. Так почему же он, Жорес, не такой, как все добрые люди? Не потому ли, что последний у родителей, что старшие поспевали всюду раньше его, хотя по натуре он и не был медлительным, неповоротливым. Да, кажется, ни к какому делу его и не тянуло, никогда без нужды не рвался вперед, не торопился обогнать старших братьев и сестер. Придерживался старого принципа: работа не волк, в лес не убежит. Видимо, это и наложило отпечаток на его характер: не делать того, что могут за тебя сделать другие.

Жизнь показывала, что есть вещи, которых ни­кто, кроме тебя самого, не сделает. Хочешь не хочешь, а надо впрягаться и тянуть. Жорес и тянул, но иногда на­ходили минуты, когда хотелось бросить все к чертовой ма­тери. И если б не каждодневный кусок хлеба, если б не надежда, что за газетный гонорар — при строгой эконо­мии — можно купить на худой конец хотя бы «Запоро­жец», он, не задумываясь, бросил бы журналистику и по­дался бы в торговлю, где энергичные люди — а себя он считал именно таким — растут значительно быстрее. Единственное, что ему нравилось в журналистской работе, так это видеть свою фамилию под корреспонденцией или статьей и расписываться в гонорарной ведомости.

Последнее время Жореса начали донимать какие-то страшные, незнакомые прежде чувства. Он все чаще и ча­ще стал в мыслях оглядываться на прожитые годы и кри­тически оценивать свои поступки. Как раньше жил? Се­годняшним днем. Завтра — хоть потоп. Ловил момент уда­чи, о большем не думал. А дни бежали, оставляя на теле, на душе глубокие рубцы. В черных, еще густых, вьющих­ся волосах заблестели седые нити, широкий лоб прорезали морщины, напоминавшие венцы сруба, заметно потускне­ли глаза, под ними появились мешки. Жорес смотрел на себя в зеркало и удивлялся: как быстротечно время!.. Все это, вместе взятое, портило и без того невеселое настрое­ние, угнетало и тяжелым камнем ложилось на сердце.

Невольно приходилось искать выход. И он искал... Про­жить жизнь и не оставить следа? Нет, это не для него, не такой он человек. Он чувствовал в себе столько сил, столь­ко нерастраченной энергии души и ума, что верил: стоит их куда-либо с толком направить, и успех наверняка бу­дет обеспечен. Желаний и грандиозных планов — масса, но реализация их требовала упорного труда. Жорес ду­мал: надо без устали работать, работать до седьмого пота, что-то учить, осваивать. Вот только где набраться терпе­ния, выдержки? Трещала голова, никак не удавалось сосре­доточиться на чем-то одном, все мешалось в непостижимом хаосе.

Какая-то властная сила гнала его из дому, лишала по­коя. Наконец он пришел к выводу, что единственным из­бавлением от кошмара может быть какая-нибудь знако­мая... Поначалу гнал от себя эту мысль, как мог боролся, но безуспешно. Видно, таким его создала природа, и ничего тут не поделаешь. Да, человек спешил жить. Жить се­годняшним днем...

Казалось бы, что еще ему нужно? У него молодая, милая жена, славная дочурка. Живи, трудись и радуйся. Так нет же! Радости не было. Жорес уже понимал, что дал маху, женившись на этой бедной студенточке. Ей бы да Ритино приданое — еще куда ни шло, можно было бы рас­считывать на машину, а так — пустой звук. Все, что бы­ло сэкономлено ценою таких лишений — не пил, не курил, на женщин тратил гроши,— почти все ушло на ребенка. Малышка-то малышка, а расходы какие!

Да, все шло через пень-колоду. И Жорес решил, пока не поздно, всерьез подумать об аспирантуре. Времени оста­валось около года, не больше. Пора было начинать подго­товку почвы — узнать состав приемной комиссии, налажи­вать нужные контакты. Какой же он был дурак до сих пор! Мечтал о настоящей любви. Нашел, натешился!.. Аспирантура — вот где золотое дно. Вот куда надо было направить все силы. В конце концов, не удастся заце­питься за науку самому, можно будет подыскать молодку с будущим, с перспективой...