Владимир Домашевич - Нимфа

— Нет, ты не умеешь экономить.

— Да, не умею — на тебе, на ребенке. Только на себе экономлю. Может, ты хочешь, чтоб я и не ела? Нет уж, бу­ду — надо кормить дочь. Нужно молоко.

— Не преувеличивай своей роли. Ты делаешь то, что и любая самка — без участия разума, подсознательно. Ни больше, ни меньше.

Вероника взорвалась:

— Пусть я поступаю подсознательно, как самка, но та­кого сознательного трутня вижу впервые...

Выговорила это и чуть не разрыдалась. Думала, Жорес разозлится, накинется на нее с кулаками. Но ничего этого не произошло. Только еще энергичнее стал ходить из угла в угол — у Вероники даже в глазах зарябило.

Наконец остановился, словно вспомнил о чем-то. Швырнул на диван пижаму, снял тапки, надел костюм, туфли. Взял большой желтый портфель и ушел на кухню.

У Вероники тревожно забилось сердце;

— Ты что — обиделся? Извини, пожалуйста...

Жорес ничего не ответил, продолжал что-то искать и складывать в портфель.

— В командировку собираешься?

Опять ни слова в ответ. Вернулся в комнату, достал из шкафа несколько рубашек, галстуков.

«Надо ж было ляпнуть такое...— уже ругала себя Ве­роника.— Молчала бы, прикусив язык, голова садовая...»

— Куда же ты? — спросила она дрогнувшим голосом, когда Жорес направился к выходу.

— Предоставляю тебе свободу... — ледяным тоном отве­тил он и хлопнул дверью.

Хлопок этот острой болью отозвался в душе Вероники, казалось, ее одну оставили в камере-одиночке, оторванную от мира, от людей, от всего живого...

И она залилась слезами — от жгучей обиды на мужа, на себя, на свою неудавшуюся молодую жизнь. Если б не Лика, ни минуты не оставалась бы в этом ужасном заточе­нии. Пошла бы куда глаза глядят, чтобы не видеть, не ды­шать одним воздухом с тем, кого по ошибке молодости имела глупость назвать своим мужем. Ах, какая она несусветная дура, послушная овца! Разве нужно ей было это замужество? Да кому угодно, только не ей!

Немного успокоившись, рассудила: никуда он не денется, погуляет с дружками и вернется. Не такой он простак, так чтобы оставить свое богатство, квартиру, отнятую у несчастной женщины, которая четыре года молилась на него, кормила и поила, а он в итоге наплевал ей в душу и отправился на поиски новой жертвы.

Вероника теперь готова была поверить в его роман со Светой. Жорес не из тех, кто легко упускает лакомый кусок.

В кроватке тихо посапывала дочурка. Вероника осторожно взяла ее на руки и сразу отлегло на сердце. Стало ходить нею по комнате и нежно напевать знакомую с детства колыбельную. Это безмятежное и чистое существо ничего не хотело знать, ему было все равно, дома отец или ушел, придет поздно ночью или вовсе не вернется. Золотая, неповторимая пора в жизни человека.

Вероника постояла у окна, посмотрела с высоты третьего этажа на вечерний город. Среди тысяч мерцающих огоньков выделялись ярко-красные и зеленые огни реклам. Проносились легковые машины, куда-то спешили или, наоборот, медленно брели запоздалые пешеходы. Город продолжал жить, казалось, он в такой поздний час без устали трудиться и не нуждается в передышке.

А вот она наконец измогла. Неужто придется бросить стационар и переходить на заочное отделение? Идти работать и воспитывать ребенка — одной? Не возвращаться же к матери... Вышла замуж, родила дочку, и снова под родительское крылышко? Нет-нет! Будь что будет... Из этой квартиры она никуда не уйдет, и выселять ее никто не посмеет, закона такого нет. А уж Лику как-нибудь поставит на ноги, выведет в люди. Жизни на это не пожалеет. И ни у кого помощи просить не станет, сама будет бороться с трудностями.

Слезы застили глаза и беззвучно падали на одеяльце, в которая была завернута малышка. Ах ты, доля бабья, горькая! В самом начале жизни — и такая неудача! Только бы хватило сил одолеть все превратности судьбы и выстоять, снести до конца грозныя удары. И все это ей одной — с ее хрупкой фигурой, слабыми руками, не знавшими тяжелой работы.

Вероника пока не верила в окончательный разрыв, но чувствовала сердцем — к этому все идет. «Ну что ж, лучше раньше, чем позже,— сказала она себе,— так жить нет никакого смысла». Конечно, хотелось бы вместе подра­стить дочку. Что она одна — без помощи мужа, без денег?

...Жорес в это время катил троллейбусом к Рите. Он намеревался пожить у нее недельку или две, а там пере­браться в общежитие, С аспирантурой ему здорово повез­ло. На кафедре журналистики работал хороший его друг, и Ляховского, как говорится, приняли на «ура». Все слыша­ли об этом журналисте, читали его очерки, статьи. Удиви­ло их лишь одно: зачем человеку место в общежитии? А тот объяснял: дома грудной ребенок, невозможно со­браться с мыслями. Наука есть наука, она требует полной отдачи...

Жореса выслушали и пошли на уступку. А он о боль­шем и не думал. Пусть теперь Нимфа кусает локти! При­кидывалась наивной, а в действительности, видно, только и мечтала, как бы покрепче привязать его к семейной ко­лымаге. Нет, еще не родился тот человек, кто смог бы на нем ездить... Не таков Ляховский...

Теперь перед ним была программа-минимум: жить ти­хо, скромно, все основное время отдавать науке, изредка пописывать в газеты, чтобы иметь приработок к скромном аспирантской стипендии, а главное — приглядываться к аспиранткам с готовыми диссертациями на руках, даже к кандидатам наук, у которых уже есть все, кроме мужа...

18

Но пора вернуться к капитану Пашке Корицкому, ко­торого мы оставили в троллейбусе, когда он увидел в окно Веронику Живулькину.

Он хотел было выйти на следующей остановке, но пере­думал — кто знает, что за человек шел с ней? Возможно, муж? Была бы Вероника просто знакомая, тогда ничего. Но Пашке казалось: всему миру известно, что она значит для него. Поэтому он ехал дальше и мучительно разду­мывал: что делать? На широкой площади — кажется, эдесь прежде была Комаровка,— у большого здания на углу он заметил зеленую будку горсправки. На ближай­шей остановке вышел, вернулся к будке, у круглого окош­ка которой толпилось человек шесть.

Перед Пашкой стояла средних лет женщина, со вкусом одетая, с черной хозяйственной сумкой в руках, и нетерпеливо поглядывала на часы. Когда подошла очередь, она наклонилась к окошку и спросила усталым голосом:

— Мне, пожалуйста, адрес Вероники Живулькиной. Она журналистка, пишет в газетах...

Женщина из горсправки переспросила фамилию:

— Живулькнна. Живулькина Вероника...

У Корицкого сильно забилось сердце, стало жарко в груди. Надо же — такое совпадение! Два человека однов­ременно интересуются Живулькиной. Вместе с тем он на­сторожился: кто эта женщина, зачем ей нужна Вероника? И как ему быть? Неужели тут же опять спрашивать адрес Живулькиной? Не будет ли это смешно выглядеть? Оче­редь тем временем подвигалась, женщине велели ждать ответа. Пашка отошел в сторонку. Дождался, когда жен­щина рассчиталась за справку, и, набравшись смелости, тронул ее за рукав: