Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

Вовремя упущен: еще живыми.

Они не стали семьей, но это удается далеко не всем, и, когда семейство Михаила Травалова приступила к скромной трапезе, это и произошло. Не произошло? Показалось? выбив надрессированным толчком оконную раму, на кухню вполз колоссальный язык и, слизав с тарелок все, что там было, быстро исчез туда, откуда и появился.

Раньше остальных из шока выбралась маленькая дочка.

– Папа, что это было? – спросила она.

Михаил Травалов хороший человек с плохими привычками – сушит на зиму арбузные корки, читает Мураками, насильно выдавливает на лицах совершенно незнакомых женщин заметные прыщи; поставив дрожащую руку локтем на стол, он вложил в раскрытую ладонь неровно подстриженную голову и обреченно произнес:

– Это, деточка, был язык государственной помощи. Сегодня он помог и нам.

– Но он же забрал нашу еду! – возмутилась дочка.

– Зато нам теперь не надо мыть тарелки. На них же уже ни крошки, ни пятнышка жира. – Михаил Травалов скупо улыбнулся. – Тоже ведь помощь.

Досужие разговоры о том, что язык легче вырвать, чем выучить, здесь не проходят. Поэтому учим. И Седов, и Мартынов, и Семен «Марафет», и сводный брат Михаила Травалова Константин, работающий в тайне для всех, в том числе и для комитетчиков, на восьмой центр ФСБ, и не устающий пытать чиновников своей префектуры.

В предрассветных сновидениях. Освященным воздушным поцелуем паяльником. Но Константину Травалову никто никогда не звонил, и он от этого очень сильно переживал: двенадцатого марта 1999 года он, не переставая переживать, решил устроить небольшую хитрость.

Подойдя к телефону, Константин снял с него трубку и начал нетерпеливо ждать. Не прошло и пяти минут – от снятой трубки полное впечатление, что занято – как телефон разразился ободряющим его сердце звонком.

– Я слушаю, – с надеждой сказал Константин Травалов.

Трубка заходила, попыталась вырваться из его рук, но уже вскоре сквозь шипение сумел прорваться скрипучий голос:

– Он меня, видите ли, слушает… Нет, Константин – это я тебя слушаю. Зачем побеспокоил?

– А вы, простите, кто? – Посмотрев перед собой, заглянув себе за спину, Константин Травалов нигде не увидел музыки. – Случайно не Господь?

– Вопросы здесь задаю я! Твое дело на них отвечать, если язык от страха не свело! Так, зачем ты меня побеспокоил?

– Мне одиноко, – сказал Константин Травалов.

– А мне по-твоему, не одиноко?! Терпи!

С тех пор в жизни Константина Травалова мало что изменилось. Если только переживаний стало поменьше. Речь о моральных: девушка на Волхонке уронила кошелек, я нагнулся и поднял – со страшным криком… от досады, Костя? От того, что не можешь его взять?… приступ, Сергей. Жесточайшая межреберная невралгия – это тебе не нервные поцелуйчики с какой-то курвой… ты так высоко о ней думал?… я не думал. Я кричал; Константин пьет ромашковый чай, сбивает на спортивном велосипеде тучных мух, и не берет в голову, что о генерале Жудове в конторе говорили разное. Особенно об отсутствии у него правого уха.

Кто-то говорил, что оно у него оторвано в связи со случайно услышанной, и не предназначенной ему, информацией – плешивый подполковник Тяплоев вещал по этому поводу: «Оторвали и хорошо: не будет второе, куда не надо подсовывать», но кто-то намекал и о серьезной примеси потустороннего. И когда двадцатитрехлетний лейтенант Чаданов был вызван к Жудову для ознакомительной беседы, его обременили немалым количеством праздных поручений.

«Если представится случай, об ухе разузнай»; «проговориться – не забудь о чем»; «о душе разговори, Жудов и расслабится – он же человек сентиментальный, только с вида каменная орясина»; Сергей Чаданов направляется в кабинет генерала Жудова, вспоминая и о своей вчерашней прогулке с маленькой кровопийцей Женей Павловой – о том, как он вчера заорал:

– Я боюсь!

Женя Павлова испуганно схватила его под руку. Никаких внешних причин, подумала она, а он орет: хоть и не на меня, но в полный голос.

– Чего ты боишься, Сереженька? – спросила она. – Башкирской поэзии? Жизненной прозы?

– Каждую зиму, – сказал Чаданов, – я обязательно падаю и чем-нибудь бьюсь об лед. Но этой зимой я еще не падал!

Не издав ни звука, Женя Павлова раскусила скорлупу его слов. Они познакомились именно этой зимой, и она понимает, что это его падение и есть. Но чем бы Сергей ни ударился, он ударится не об лед.

– Сейчас я упаду! – прокричал ее лейтенант.

– Не бойся, офицер, я тебя придерживаю, – попыталась успокоить его Женя. – И я держу тебя крепко, на зависть ястребу.

– Не отпускай!

– Само собой.

Павлова вцепилась в него в такой степени, настолько навалилась всем своим весом, что до дома он шел наклонившись: не дави… тебе же приятно… какой-то ад… – в генеральском кабинете Сергей Чаданов оказался в силах довольно быстро придать рабочим моментам законченную уточненность и в соответствии с рекомендациями людей, знавших о самосознании генерала гораздо лучше его, начал разговор об отсутствующем у Жудова ухе издалека.

– Если вы позволите, – сказал Чаданов, – я бы хотел…

– Чего? – перебил его генерал.

– Вопрос.

Генерал Жудов тяжеловесно нахмурился. Он не любил, когда ему задавали вопросы: ему не хотелось казаться себе умнее, чем он казался другим.

– Ну, давай, – нехотя сказал он.

– Я еще молод и зелен, но я не считаю себя человеком со сложными половыми органами. – Пообедав без алкоголя, лейтенант Чаданов часто задумывался об ангелах. О наложенном на них запрете возжелать замужнюю женщину. – А вы еще в молодости хотели стать генералом?

– В молодости я хотел стать чуть старше, чем стану завтра – это, лейтенант, было такое время. – Генерал Жудов сентиментально хрустнул суставами. – О больших погонах я тогда и не задумывался.

– Просто жили и радовались?

– Жил со многими, а радовался за себя – полное совпадение состояний духа и тела. И хотя я жил так недолго, я жил… как бы точнее сказать…

– Счастливо? – предложил свой вариант Сергей Чаданов.

– В принципе, да… В память о молодости я это и сделал.

– Что это? – спросил Чаданов. – Извините…

Сергей Чаданов посчитал нужным извиниться не просто так: внезапно генерал Жудов захлопнул ящик стола, клацнул зубами и попрекающе набычился – его лицо напомнило молодому лейтенанту физиономию крестившего его священника, но это продолжалось не час, не минуту: меньше.

– Вырвалось таки, – Ненадолго замолчав, Жудов предпочел все же не возлагать ответственность за собственную оплошность на плечи собеседника. – Хрен с тобой, расскажу. Никому не рассказывал, а тебе расскажу, парень ты, вроде, неглупый, не проболтаешься. Или уже сегодня все узнают?