Петр Альшевский - Вахта Барса

Сидящий на Небесной Сосне горячо приветствует посаженных на Небесный Кол.

Допив, я тебе позвоню.

Не пей – жги костры. Мысли разбредаются по окрестностям, и меня не отвратить от назначенного провидением: дровосеки внутри крушат и ломают…. мне знакомо это ощущение.

Язык, продираясь сквозь зубы, хочет вывалиться, загадочная группа усталых поджигателей неконтактна; я покрыт пылью, Сверхдуша Параматма покрыта тайной, полет Валькирий, полет Нибелунгов, робкое предположение о наличие в Безотказной Драконихе красоты души; без кислородного баллона мне не отдышаться, и я вижу окружающее в общем спектре, укрывая от милиции неизвестно кого.

Меня. Я стараюсь забыть… Одобряю. Человек ли ты?

Истинно. Безобидный человек, попавший в невероятный переплет. В «Макдональдсе», че. Не бойся, я друг. Очередь в туалет, толпа у писсуаров, что же происходит с людьми; нестерпимая однотонность, у меня остается минута, тридцать секунд, двадцать, я бы без лишнего шума, но они не расходятся, и мне не пробиться, а я подвержен, я помогу вам уйти из жизни; вы долго, вы очень долго, за волосы и головой об стену, за волосы четвертого, об стену пятого, кто-то сползает, кто-то объединяется против меня, испытывающего помимо всего трансцендентальные страдания, милиция обедала внизу. Принеслась на крик; сунувшись, одолела, я сказал: везите. Меня угораздило. Небо не с нами, до встречи на Светлояре, на Святом Озере, у невидимого Китежа, право на звонок: моя судьба – алло. Ага… Она точно умерла? Я звонил в семью не просыхавшей со мной полторы недели Новогоднего марафона Марии, Светланы, кажется, Татьяны; не взяв арестованного на руки, легавые толкали меня по лестнице вниз: вы? ты! я? я не падаю, грядущие муки, я… вопрос нескольких часов, я… до чего все жутко, я… отрекаюсь от дьявола, остолбенело следя за перемещениями облаков; я закусил губу, их психика регрессировала, Лена «Эрекция» пыталась меня понять и сошла с ума, из машины меня не выпускали.

Говорил, сорвусь – усмехались.

Нет сил терпеть – отмахивались. Ну, я и залил им все заднее сидение; по своей воле, однако вынужденно, вернувшись из Западной Бенгалии без Знаний: с малярией и кровавой дизентерией. О, да, да, да, в душу пришел мир, Рама – Сита, я – Татьяна, плотное телосложение, экстатические ерзанья, на лице от напряжения лопались капилляры, я выдохся за час до ее оргазма; поменьше, поменьше, неудача за неудачей? поменьше, похуже, я буду ответственным перед самим собой, не ограничиваясь разрешением эзотерической проблематики и расчесывая раковую родинку на перекопанном проспекте, габаритная милиция перевесилась назад убивать, и мне грозила смерть; я ударил первым, водителя затрясло, второй не додумался схватиться за руль, и нас вынесло на встречную; отвлекитесь от меня, отложите поездку в ад, не взламывая запоры готических ворот, сегодня опять короткий день, но не настолько же, лошади понесли, пышная борода затрепеталась, вы орите и скандальте, а я подыграю на тамбурине; чавкающая безжалостность… роптания заморившегося Хохотуна, лобовое столкновение под классику на FM – это «Щелкунчик».

Я знаю «Щелкунчик». Я только «Щелкунчик» и знаю. У Татьяны занято – бросила трубку… продавив плечом искореженную дверь, я выбираюсь на минуту из сна; я их покинул, они оба мертвы, мои метания среди интенсивного потока безразличных к нашему горю размыты, впрочем, никакого горя, слегка повреждена грудная клетка; продув легкие, я, опасаясь преследований и разбирательств, подтянулся к тебе. Вспоминая о случившемся без обострений, извивался на гостевом диване мелкой речкой. Набрал Татьяне.

«Приветствую вас, Маргарита Михайловна. Внимательно всмотритесь кого я люблю. Татьяна пришла?».

«Она уже не уходит».

«У нее завтра день…».

«Не желай ей здоровья. Она хочет умереть».

Стоящие на боевом посту, уносящие ноги, беззаботно превышающие дозу, не вижу разницы; пелена все толще и толще, дух выходит из тела по своим делам, отправляясь искать поводы радоваться жизни; я как-то незаметно оказался на краю пропасти. Стягивая свитер, оказался в туннеле. Через ворот мелькнул свет. Двойная детская коляска. У нас могли быть дети, по их венам струилась бы вселенская благость, ты передала эту мысль на хранение моей голове, но сонные ковбои должны спать и дальше. За пятью рядами штор. Набив брюхо бисквитным пирогом с абрикосами и миндалем.

Позже они станут героями. Пророками. Лифтерами.

На мысе Кумари на меня накинулся небольшой тигр – ну, ну, расслабься, разве это хорошо так себя вести, по горным тропам с морским оскалом я шатался скорченной благообразной старушкой и, настроившись попеть божественные гимны, полез в карман за книжкой с текстами; за ее краешек зацепился траченный презерватив, завтрашнего дня я не жду, и он не придет, на снегу крупные точки, квадраты, следы, проехал велосипед. Завалилась табличка «Берегись поезда». Ее вкопали после посещения Индии апостолом Фомой, который чист, обрызган, чист, Всевышний тасует колоду, выбрасывая ненужные карты, русалка мастурбирует в проруби, я скачу в нескошенных травах, и меня окликают соотечественники.

Харибол!

Хариболт. Кришна с нами.

С нами. С ними. Пягигорская фабрика делает шубки из норки, мутона и так далее. Гниды… Фабрика называется «Алеф».

Бог ты мой… Под черепной коробкой в темноте и изоляции идет своя жизнь. Это важный момент. Возьми долото и сними верхнюю половину, осуществляя возможность свободы; посмотри что происходит внутри – скромно и нервно… сверх ожиданий. На коврике для медитаций. Моя малышка под химическим кайфом, и морально мне тяжело: если ее голова – задница, то оральный секс – анальный; она поддавалась на уговоры. Я мял любимого кролика. Воистину, мы уроды.

Она выпила поллитра, сглотнула треть упаковки и у нее лишь слегка порозовели щечки. Сумасшедшая застенчивая кобылка… тонко чувствующая арктически морозы в нашем спальном мешке, лежащем на засаженном тополями, загаженном людьми плато; к нам забрели кабаны. В любое время.

Все может кончится в любое время. В любую секунду. На солнце блестят булыжники.

Ими, проломив, поставили точку. Притупляя чувства, лишились достигнутого.

Отвергались не ведающие тревог. Перешептывались пожилой учитель географии и накрашенная школьница в белых чулках – ее первый роман. Его последний. В консерватории он закрыл глаза, чтобы лучше войти в Гайдна, а она сомкнула их потому что уснула; я тебя угощу, разумеется, угостишь, свадебное платье я пущу на тряпки, не с тобой… с тобой… с тобой ни за что, ты насадила меня на крючок, ничего не разорвал?

Я бы тебя, разорвал бы тебя, по немощи не сумею, меня не хватит, цветок пахнет не цветком, зеленые склизкие стены, остывший экспрессо, мусс из лайма, волованы из слоеного теста; уйдешь от меня, деточка – покончу с собой.