Петр Альшевский - Вахта Барса

«Ваше звание говно!».

«А я тебя, тебя… вот. Повяжу я тебя. Ты говоришь такие фразы, такие конкретные, зачем такие фразы вообще говорить, я был в командировке в Нальчике, и там сейчас режут барашка, там все время кого-нибудь режут; мое звание говно, а сам я придурок? Неосторожные слова… читая по звездному небу партитуру Вселенной, я бы сыграл на баяне величайшую музыку – в ней бы присутствовал Будда и вздыхала Земля, не все же потеряно, братья! нас не отсекут и не выключат: осуществляйте охрану своих собственных границ, не впуская в себя телевидение! в его хлюпающем вареве мне не освежиться, круги под глазами – часть имиджа. Окончательное постижение невозможно. Я могу нормально погадить, только когда у меня стоит… опасная игра. Большие усилия духа. Переклички угрюмых птиц и вибрирующих фабрик, выращенная на балконе тыква; я, раскурившись, замешкался. Ее унесли… Легко перенес! Состояние критическое. Эготизм, «Ракета», эротизм, я окоченел; ожидая сброшенную на парашюте любовницу, я думал не о ней, а у нее, вероятно, были дела. Она подобострастно рисовала на пыльном окне хмурого удода – советника царя Соломона; сняв шляпу, перекрестись.

Для людей, как мы, это раз плюнуть.

«Меня крышует мой Господь». Из всех блюзов Осянина именно он, именно… именно он запал мне в душу и засел в жилах.

– Рассчитывай на меня, – выходя на Ордынку, сказал Иван Барсов. – Держись моей спины. Некогда я хотел, чтобы меня подбодрили и заботливо вытерли гипотетические слезы, а ныне я и сам могу кого-нибудь поддержать. Я стал сильнее. Во взгляде поубавилось ненависти. Глаза – бесконечные тоннели, жестикуляция спокойна и умиротворенна, в голосе снисходительные нотки. Я больше не полезу на горку, откуда скатываются зациклившиеся на самовыражении… сотовая связь. Смешно…

– У тебя независимый ум. – недоуменно улыбнулся Стариков. – Нам следует опасаться твоих приступов.

– Правее, Максим, – пояснил Барсов.

– Ха…

– В магазине сотовой связи сидит картонная Мария Шарапова. Повеяло, да? Какой-то ты приторможенный. Но чем повеяло? Почему открыт твой рот? О Шараповой, даже картонной, найдется кому позаботиться. Только о ней. Не за компанию с майором Алексеевым.

– Он достойный человек, – сказал Стариков.

– У него взорвался электрический самовар, – вздохнул Иван Барсов.

– «Ракета» говорил, что майор Алексеев помогал многим нашим, раз за разом… подкрепляя свою незаменимость для Движения: медали за вклад в развитие у нас не вручают, однако благодарность и уважение он заслужил. В случае, если его отовсюду попрут, Осянин возьмет его с собой бродяжничать по стране… по миру… Филипп разберется.

Не выключайся. Покрути головой. Из дома выходят офицеры, на фасаде никаких надписей, на двери табличка «вход»; подбегающие деревья приглашают на Пролетарский проспект, на Кельтские игры, Лена «Эрекция» приоткрыла губы. Ее разве уже выпустили? Мне надлежит или огорчиться, или обрадоваться.

Я предпочту обрадоваться. Видеть в темноте вспышки выстрелов. Бросившись в вулкан, валяться на дне – здесь мелко, он потух, и под меня, решив бороться с моей неуправляемостью, подкладывают вязанки дров: любовь и смерть. Это слишком серьезные вещи, чтобы говорить о них серьезно. Что странного в том, что я не сплю? Держа удар, испытываю настоящее удовлетворение; она, они, она, одна и одна – театр амбициозных кукол, пожирание огня вдалеке от цирка, я выражаю себя в стоянии под ее окном: подожди. Покури. Помечтай. В три приема она стряхнула меня как засохшую грязь и помогла мне с правильным выбором; игрушечный грузовичок с оскалившимися бесами свернул со Сретенки в Даев переулок. Самолюбивая стрекоза лупила слабыми крылышками, Филипп Осянин не поместился – мы пришли нарушить тишину и сбить сердечный ритм, мы ограничены реальностью, бездеятельно раскованы, появляется невольная расслабленность, аналитические службы при Кремле судорожно просчитывают последствия: кто… кто же… кто ваша целевая аудитория?

Семен «Ракета» велел не отвечать – под угрозой исключения всех привлекающих к нам внимание. Утаивая практическое значение… интеллектуальных резервов… Семен – наставник.

Наставник сборной Бразилии разрешает секс во время чемпионата мира, но женщин в расположении команды пускать запрещает; ты не думаешь, что он будет первым, кем воспользуются в тихий час? Сзади кто-то шумит.

Это поезд. По рельсам, по лесным тропинкам ты убегаешь с нотной тетрадкой «Маленький трубач»; не бойся, ничего не бойся, все расписано заранее, здоровый парень занимается со штангой, логично мысля: будь на свете всего одна женщина, я бы ее боготворил. А так их полно. Мне не нужны победы над слабыми, сильные победят меня самого, на моем прыщавом лице приходится носить куцую бороду, жизнь идет. И люди за нее борются. Стеснительные машинистки, декаденствующие жлобы, голубые с фингалами – у них семейная ссора. Термоядерные поцелуи. Нехватка обладания.

Я смогу заснуть. Выпав из рыбачьей лодки, поплыть самостоятельно, помахивая им ручкой; в обычный день я бы утонул и не проснулся, моя кухня, моя ванна, моя спальня. Моя штанга. Неухоженные захоронения некогда гремевших в астрале группировок. Розовый гранит. Непригодный к сосанию тигр – раскинув лапы, он лежит на спине, слыша музыку. С секунды на секунду в голове появится картинка.

Облака над потухшим вулканом напомнят клубы дыма, Филипп Осянин на его склоне до отвала наестся поганок, зашуршит рыжая трава.

Ежик? Змея?

Змея. Ежик подскочил и спас. Мы с ним по-дружески поболтали. Я тигр, он ежик, в Абидосском списке царей нас не отметили, но черед настанет… наш… единственного неба нам мало, поэтическое настроение перебрасывает доску от смирения к нетерпимости, складывается приблизительная схема – рисовать и сжигать. Устроить пожар. Не стоять на месте. Вы обрадуетесь, вы обязаны, программа вашего развития немного усложняется; мы снимает звериные маски и неукоснительно двигаемся в заданном направлении, между зубов гниют остатки здоровой пищи, машинист на платформе подозрительно смотрит кто же увел его поезд. Кто высадил его здесь.

Не напрягайся. Нет? Не расслабляйся.

Ветер с моря инфицировал меня, гоня за собой прочь из Москвы; я с ним, с бутылкой красного, свежесть в голове полностью отсутствует, за нами бредут живые и мертвые, из домов и из гробов; протри, крошка, очки, почисти их в специальной конторе ультразвуком, брызни на полотенце для лица мыльной пены, больно глазам? В них пускают пыль из стекловаты, предлагая быть в курсе всего, чем торгуют, но ты терпишь – это мировая практика. В лефортовском тоннеле я разгонялся до двухсот. Сам себе хозяин… задранная губа, приплюснутый нос, по нему же – по тоннелю – меня тащили волоком за ноги, не перевернув застывшими глазами к заходящему над перекрытиями солнцу; в машине с крестом я говорил фразы по одному слову: «Нормально». «Глаза». «Видел». «Приятно». «Взаимно».