Петр Альшевский - «Наследник графа Цеппелина»

Ему было под пятьдесят, он лысел и неопрятно одевался, руководя на нашей площадке всем футболом. Зимой хоккеем: без коньков на расчищенным снегу в крайне редких тогда дутых сапогах или валенках, черная шайба зарывалась в сугроб, на ее поиски бросалась вся участвующая в игре детвора – швыряй точней! мы ее не найдем! будешь сам покупать! По-хозяйски улыбаясь, дядя Гриша нас успокаивал: не волнуйтесь. Я куплю. Не о чем говорить.

Часов в шесть мы собирались у поля в ожидании не идет ли он с работы. И вот слышится крик: дядя Гриша! Где?! Я здесь, чуваки. Сейчас переоденусь и выхожу.

Будучи нашим кумиром он являлся довольно самодовольным мужиком. Забьет метров с двух в пустые ворота и, возвращаясь, твердит: вы видели? Голик-то, а? Нет, вы видели? Такой супер голик.

Приехав из Штатов в Москву, я повстречался у памятника Гагарину с одним моим прежним приятелем, выросшим в том же дворе, и спросил у него насчет дяди Гриши.

Дядя Гриша зарвался, сказал он. Мы все повзрослели, а он относился к нам словно бы играющему с ним по старой памяти народу как прежде от семи до девяти. Однажды он вышел и начал по привычке нас строить – ты за меня, ты за другую команду, ты вообще отдохни… Короче, его послали. Он понурившись ушел и больше никогда не приходил.

Некрасиво сложилось. Я рад, что меня тогда уже увезли.

В Амстердам. Твой отец получил должность культурного атташе, и вы уехали: отец – трудиться в посольстве на благо родины, ты – начинать вершить путь психоделической личности. По приезду в свободный мир тебя сразу проняло? Наркоманы попадаются чаще пьяниц, на железной кровати позевывают с шариком сиреневого мороженого, продвинутому режиссеру для любовной сцены требуются 80-летний и 9-летняя, ты и моложе, и старше.

Мне тринадцать, несчастливое число и возраст под стать, Нескучный Сад мне не увидеть, какой-то я нудный, я себе неприятен. В комфортабельном лайнере меня угнетали злые предчувствия, куда я лечу? Отец знает голландский, но мне же не с кем поговорить, с кем мне говорить? зачем? я и дома предпочитал молчать, в соседнем кресле счастливая мама, она наконец-то вырвалась, папа хмур и остекленевшими глазами взирает в иллюминатор, мы пребываем с ним в схожем расположении духа, пристегните ремни. Объявляется посадка.

Папа, сынок, сынок, папа, я тебя спросил и ты мне ответь, ты и ответь, не я тебя сюда завез, а ты меня, мне, сынок, приказали отправляться в дорогу, не мог же я оставить тебя, я, папа, не напрашивался, не настаивал и ты.

Нам, сынок, завидуют миллионы сограждан.

У них, папа, наверное плохо с головой.

Давай не скажем встречающим, что и у нас с ней беда, если приземлившись, мы не восхищаемся потрясающей ухоженностью аэропорта, скривившись от приятного запаха тюльпанов, они здесь везде, а где одуванчики? В Нескучном Саду я втыкался носом в их желтизну, сдувал на тебя их старость, я громко смеялся, сынок, в ближайшем время, увы, не придется, за нами из посольства прислали автомобиль, мы бы, папа, добрели и пешком.

Мама бы, сынок, возмутилась. Она рвалась к этой жизни и я не сумел ее удержать, в моем отделе МИДа мне доверяли как непьющему семейному человеку с необходимым знанием политической обстановки, повсюду, сынок, враги.

В Москве, папа, врагов у меня не было. И у тебя я их не замечал.

Ты еще молод, абсолютно не подкован в вопросах строительства коммунизма или социализма, я что-то, сынок, запутался, мое дело выставки и музеи, организация выступлений ансамблей народного танца и прочие скромные мероприятия. В комитете госбезопасности мне наказали не влезать в насущные проблемы обороноспособности, проявляя инициативу исключительно в гуманитарной сфере.

Отлично, папа, чудесно, болтай на вернисажах, гуляй на банкетах, будь другом нетрезво галдящей элите, и я себе кого-нибудь найду.

В Амстердаме я впервые близко увидел черного. Остановившись, разглядывал, наверное, он достойный и неожиданный, у него есть сын, мой сверстник, в этом могут быть сомнения, он несколько оборван и столь же внимательно смотрит на меня, не отводя глаз, как и я от него, затем он что-то говорит, я не понимаю, но запоминаю. Произнесенные слова сложились в музыкальную фразу, поддавшуюся переводу через два месяца моей жизни в Голландии. Я ни к кому не обращался за помощью, старался перевести ее сам, и мне удалось. Тогда он сказал: «Детям не продаю».

Вероятно, он торговал наркотой. Судя по оранжевой кепке являлся патриотом. Мое праздное любопытство показалось ему заинтересованностью в срочной дозе, у него все с собой, но у него и принципы, его моральный каркас в прекрасном состоянии; почесав плечом ухо, он первым развернулся, я первым ушел. Направившись к посольству, водил пальцем по витринам дорогих магазинов, не представляя, что мой палец – стеклорез. Не представляя себе этого с громадным безразличием, я, заложив руки за спину, высоко поднимал правую ногу, протаскивал, шаркая, левую, из кофеен сочился тошнотворный сладковатый аромат, прохожие мягко отодвигали меня со своего пути, я им органически чужд, они хотят меня уничтожить. С ледяным спокойствием в чужой стране пожрут русского мальчика; да это нелепо, им не обломится, на моей стороне генетическая закалка и здоровая кровь, я маленький, но уже человек – с развитым мышлением и слабым голосом, готовым окрепнуть и не молить о пощаде, распевая в пламени костра оберегающие блюзы.

Познакомив меня с творчеством Мадди Уотерса, отец говорил: это существенно. Можешь мне доверять. Тебя зацепит и тебе повезет.

Скучая по Москве, я плохо спал, бросал тело в рывках с бока на бок, мое самообладание оставляло меня, художественные открытия оказывали посильную поддержку – в соленом, непригодном для жизни океане существования я бороздил каналы на льдине из пресной воды, попутно откусывая от нее спасительные куски, рядом восседали Мадди Уотерс с Би Би Кингом: сядьте на корточки. Не отморозьте себе ничего. Вы – супермены, я – супермен, вы чуть безумны, я чуть безумен, взобравшись на нижний этаж перевернутой башни я заснул раньше, чем думал и уже вижу сны в несерьезной позе трясущегося зародыша, добиваясь ощутимого результата, у меня такой информации нет. Задранный ковер сойдет за откинутое одеяло, лежащий на полу ребенок заслуживает уважения, ему тривиально легко совладать с накалившейся обстановкой в его юных мозгах, механики починят самолет и я полечу. Не просыпаясь. В Москву.

Ты летал, сынок?

Скоро, папа, полечу.

Мы слышали, как ты кричал прошлой ночью.

Не разобрали о чем? Для планирования дальнейших путешествий это были бы ценные сведения.

Даже так, сынок?

Если ты мне приснишься, я непременно уговорю тебя отправиться со мной.

С ним я бы пошел куда угодно, надеюсь, и он со мной, но отец постоянно занят, и я его понимаю, я не пристаю; довольствуясь малым в весенние пасмурные дни, общаюсь с улыбчивыми ребятами из посольства, привыкшими к загранице и оторванности от дома, равняясь на своих родителей, как правило людей с низменными интересами. Получше одеться, создать впечатление, побольше накупить – такими мне виделись и они, и моя собственная мама, не знаю каким образом пробившая отцу назначение а Амстердам, абсолютно не догадываясь, что там он вконец превратится в колоритного индивида.