Петр Альшевский - «Наследник графа Цеппелина»

Непоколебимая воля вновь оказаться в Союзе как-то раз сыграла со мной недобрую шутку.

Меня поманили. Подозвали жестом из машины с тонированными стеклами. Подумав, я пошел, предполагая – в ней люди с Лубянки, они наконец-то отважились увезти меня поближе к парку Горького и Нескучному Саду, в автомобиле сидел один обрюзгший, вспотевший. Я подсел к нему вторым.

Трогая меня за колени, он потянулся к моим губам – извращенец. Потерянная душа. Ударив его лбом в лицо, я без осложнений убежал, ну просто я накануне видел фильм с хмурым нигилистом, наказывающим врагов именно таким образом: для поднятия самооценки. По-моему английское кино. Я сделал господину больно, но меня это не огорчило и я двинулся к мельнице «Мулен де ла Галетт». Или «Мулен Руж» – там мы с отцом не глазели на женщин. Приходили послушать джаз.

Достойные ансамбли, прямой билет в сферу чистого удовольствия, с нами дрыгаются ухоженные месье, у которых солидный бизнес; кто-то отвечает за сбор налогов, обещая за мзду солидную скидку, некто подрабатывает сутенером, содержа три семьи на проценты с аферы, накормившей посторонних малышей просроченным детским питанием, ерничество нас не захватывает.

Не нам с папой злобствовать. Благоденствуя не относительно, материально мы обеспечены, гнойное воспаление легких, духота и тишина, неточный диагноз. Врачи ошиблись, я чувствую себя не настолько ужасно, имея виды на окончательное выздоровление, обливаясь бульоном из куриных голов, у меня жар, ничего неестественного, бездушные люди уносятся в панике, победоносно взглянув, ошалело вскричат: не занимай центр! Вырывая непрочитанные страницы, приживись в блюзовом гетто. Пиши песни и удача тебе не изменит.

То глотая целое не жуя, то разрезая на мелкие кусочки, я написал «Моток жил 8Т»: всех разгоню, осла напою и поедем же, едем, за грибами, за лесными, ты признал во мне равного, приманки-святыни, сплошь и рядом облегчают мне связь с ковыляющим стадом…

В кабаре играют в биллиард, пробираясь по узкому переулку, здесь все узко – это не Ленинский проспект; настроившись покатать шары, мы оба взяли паузу, отец практически и не пытался двигаться, подобное приходит с опытом.

Не обижайся на меня, сынок, за то, что я не работаю. Не говори глупостей. У тебя ясный ум, и я тобой горжусь, подвозя на двухколесной колеснице посмотреть на каракатицу под пальмой, укрывающуюся от движущегося потока, разбираясь не во всем, мы уязвимы. Если нас давить машинами. Сумев сменить ненависть на недоумение, я не вправе обмануть твои ожидания, ты никого не ненавидел, мне нужен новый импульс, рыбаки жгут костры, позовем к ним маму. Пообщаемся на французском.

Зная на этом языке три-четыре слова непросто говорить галантно и с иронией.

Я говорю получше, но при чтении сложности, изучение грамматики предано проклятию, жизнь не заставляет, и я не нагнетаю, сочтя неразумным корчится перед учебником.

Рассохшаяся гитара валялась у князя в подсобке. Он не откажет, я схвачу, полагаясь на его содействие в переводе купленного возле Люксембургского дворца самоучителя, начнем с азов. Предпочтительней начать с середины. Что? Как там написано? Восходящие легато, типовые мотивы с использованием пиццикато, септаккорды с баррэ в аппликатурах… Ты не путаешь, князь? Ну и дикость… Бамц-бамц, я щелкаю по струнам, не настраивая, тонкая настройка перевернула бы наши представления о ее возможностях, гитара-то хорошая, сразу видно, оглушительно вопит, позволяя мне надеяться на скорый прогресс в извлечении густых обрывков. Я полностью выкладываюсь, раздирая подушечки пальцев, расслабленность благотворна при медитации, но не в бою, прокушенная губа, проколотое колесо, мне некогда останавливаться. Внезапно у меня создается высокое мнение о своей работоспособности. Не приходило дня, чтобы я, прислушиваясь к заплутавшему в терминах князю, не продвинулся чуть дальше.

Лады и полутона, не страшно, овладеем, пункты и контрапункты примем на службу, ритмические рисунки, усвоив, разовьем, зададим нестандартный строй экспрессии вибрато, привилегированность новичка моей одержимости в неумении теряться на фоне признанных авторитетов, зрелость исполнения еще придет, вызывая у меня скуку, класс в кавычках, дешевые вещи, на глазах у князя я застонал и чуть не разрыдался, в этом редко кто признается.

Николь Буало, я вспоминал о тебе, извини… Музыка сильнее секса. Шансов для импровизации гораздо больше, что существенно, и я импровизирую, не обладая техникой игры в джазовых квадратах, расширяю общеизвестные темы угловатыми трезвонами разбуженного существа, наводняю комнату басовыми громыханиями и звенящим писком: ты меня испугал, сказал отец.

Ты вошел? Ты слышал?

Он слышал, Павел, озадаченно протянул князь. Его поздравлять не с чем, а тебя я поздравлю. Ты нашел, что искал.

Ничего я особенно не искал, но найти нашел, и это меня греет, в перемещениях по особняку я, напевая, не расстаюсь с гитарой, дворецкий Лоран мучается мигренью, но я его вылечу. Спою для него только что родившуюся «Скрутите, добейте, запомните»: типичный подросток в грязных ботфортах из ножен достанет, проткнет и отстанет, почтительно снимет тюбетейку с пером, дамам – шампанское, мне снова ром…

Мои родители не пили. Отец, конечно, курил траву, однако он с марихуаной почему-то заканчивает, а мама как не пила, так и не пьет, побаиваясь за цвет лица и настороженно относясь к своему сыну, взрывающему утекающее, простреливая переплетенное: угомонись же ты, не прорезай наше устоявшееся пространство ликующим медиатором, откуда он у тебя? Я сам вырезал.

А зачем такой большой?

Немаленький. В пол-ладони.

Последующее раскаяние не убирает препятствий. Я виноват, я пережду – в затруднительных положениях я немного лгал. Затравленно сутулясь, становился обтекаемым, сознавался в несделанных ошибках; идя в отдалении, она умудрялась наступать мне на ноги, вдруг прекратила. Ей очевидно не до меня.

Где-то пропадая, тревожила князя. Отец на замечал. У нее любовница, я убежден, мне неловко говорить об этом вслух; если и скажу, интереса не вызовет, папе нравится его нынешнее состояние, когда его словно бы нет, шумное оживление из-за вставшего ребром персика благодушно отменяется, Клеобул из Линда, сынок. Кто? Питтак Митиленский. Появилась определенность? Они входили в число семи мудрецов и не расстраивались, обходясь без женщин. Желание следовать им относится к наиболее приоритетным, призванным поспособствовать в деле выживания размягченного во мне ангела, ты вселяешь в меня надежду, мы не потеряемся, сынок, секундное замешательство и смех. Маета обвинительных приговоров, производство субъективных сигар, переходи на них, я угощаю, нас рассмешил зашедший князь. Посмотрев на себя в зеркало, он, отшатнувшись, проорал: «Такая страсть!».