Петр Альшевский - «Наследник графа Цеппелина»

Несостоявшиеся романы реанимировали мысли о детстве, вечерние хождения в подзабытый Нескучный Сад после посиделок на день Седьмого Ноября, жареная картошка запивалась дефицитным гранатовым соком, давивший горло пионерский галстук сдирался и отшвыривался на комод, завтра суббота, выходной, я не иду в школу, теперь у нас постоянно выходной, и мы не ходим ни в школу, ни на работу, папа напрягся. Голозадые оборванные малыши, хохоча, развлекались у колонки, дергали ручку, и текла жидкая муть, выбирайся, папа, и мы поплескаемся. Присоединившись к ним, попутно наберем ведра, у нас же ни трубопровода, ни канализации, электричество имеется, я хватаюсь за шнурок, бесчисленная мошкара торопливо слетается, их мириады, всех не перебить, рьяно жужжащая живность утверждает нас во мнении, что здесь участок земли с великолепной экологией, ты удовлетворен, ты поздно сообразил, построенные баррикады остановят местных полицейских, но не гнус, прости полицию. Проявляемый к нам интерес объективен, служителей порядка занимают вопросы, белые люди с краснеющей кожей, откуда вы здесь? что вы здесь ищете? отмолчавшись, вы соизволите ответить?

Слегка побледнев, не медли с ответом. Прояви завидную контактность, не совершив большую жизненную ошибку, к чему совать им взятку, мы тут официально, ничего не нарушая, как ваше имя? Вы сказали, Хосе? Не Хуан? Вы весьма сносно говорите по-английски и вы не думайте, у нас совещание, предлагаю обменяться поклонами и разойтись, не беспокоя друг друга понапрасну, в вашем взгляде читается раскаяние. Болтаясь по округе, вы будете сожалеть о случившемся. Двух мнений тут быть не может.

Радио в нашем домике поет голосом Брайана Ферри «It's my party» – мы с отцом отрываемся, а вы нам не нужны, уезжайте, вслух не скажу; идет суд, идем в суд, для возбуждения дела нет оснований, широкое освещение процесса принесло бы нам известность, предъявить вам нам нечего, вам нам, вам-нам, на судебном заседании сумасшедший с пеной у рта настаивает на своей вменяемости, я напишу про него песню «Сон-ком полуслон»; у отца пробивается седина.

Ему тридцать восемь лет, он хозяин положения, с бутербродом по заросшей тропинке прохаживается морща лоб, не малярия ли, колотит озноб, выпей таблетку.

А меня не срубит?

Сиди и думай.

Благодарю, сынок, за совет. Но я только этим и занимаюсь. Разбираясь с самим собой, порчу себе кровь с чередованием перенапряжения разума и ощущения пустой головы, в кишечнике от острой пищи словно бы растет злокачественный мавзолей, я схожу, папа, за доктором, метающим топоры не по адресу, глаз у него наметан, резоннее отказаться от его услуг, ты понимаешь мою позицию.

Это она… худая гимнастка с перебитым носом и ногами бегемота принесла мешок с кормом, не поверив, что мы не голодаем… там парень, папа. Ровесник твоего сына. Со светлыми волосами, в потертых джинсах, похож на русского, да брось ты, Паша.

Ты, папа, оставайся, кризис минует, а я выйду потолковать с ним о кашмирцах. Тех, тех, из Индии, и маньчжурах из Китая, не заблуждаясь насчет нашей принадлежности – мы напоминаем шведов или датчан. Меня самого приняли в Париже за датского подростка. Меня, сынок, за шведа еще не принимали; намучившись из-за затруднений личного плана, я оказался неизбывно иным, никак не машиной по засыпанию, нарушения сна испытывают нас на прочность, я выхожу, папа. Здравствуй.

Привет. Я тебя не отвлек? Ты с кем-то общался, и мне неудобно мешаться, но русские в этих местах настоящая редкость, вот я к вам и заявился, едва услышав о вашем приезде. Давно из России?

А ты кто? – опережая меня спросил выглянувший из окна отец. – Для агента спецслужб маловат, по всему облику порядочный юноша, all right again… Ты к моему сыну?

Я его не знаю, ответил Ваня. Но отнюдь не прочь, познакомившись, крепко сдружиться – мы подружились, Ваня, небеса сплавили нас на десятилетия дружбы и психоделического товарищества, бунтарский дух поведет друзей необычным путем Счастливых Чокнутых, но этом потом, возвращаемся в Ханос, здесь продаются гитары? А то у меня нет…

Можешь поиграть на моей.

Ты играешь?

Ну так… Пойдем?

К тебе?

Пошли!

Рама говорил о «трех видах музыкальных развлечений: песнях, танцах и игре на музыкальных инструментах» – говорил, как о пороках, рекомендуя избегать; под «Doors» ты неплохо танцуешь, мы оба играем и поем, у меня перед тобой преимущество, я на полгода старше, какое там преимущество, оно, если и есть, в другом – я жил в Москве, а Ваня Михайлов вообще никогда не был в Союзе, появившись на свет в Милуоки, где обосновались его бабушка с дедушкой, неким туманным образом покинувшие столицу сталинской империи и родившие в штатах дочь, которая, накатавшись и набродившись по Америке, забеременела от человека, называемого Ваней «Unknown Dreamer». Разрешившись от бремени в больнице неподалеку от родительского дома, она оставила младенца старикам, чтобы забрать его через пять лет и повсюду таскать с собой, беседуя с ним исключительно по-русски.

Дав ему имя Иван, она зарегистрировала его по своей фамилий, и он почувствовал причастность к отделенной океаном земле предков, искоса поглядывая на американцев, прорысивших на объевшихся меринах мимо декоративного салуна, все шло гладко. Змеиные зубы в идеальном порядке. Над водой летит тоскливый крик. В сводном оркестре трубят в рожок и с отрыжкой дудят в толстую дудку, мама-хиппи везет из Фриско в Ричмонд, горячо обжимаясь с полоумными лилипутами, использующими ее неустойчивую психику, как реагировал сын? Ваня мне не рассказывал. Или все же говорил, но об этом я умолчу.

В бесконечных путешествиях от побережья до побережья она заставляла его краснеть – пьянству и отвязной разгульности сопутствовали колебания настроения, вслед за разочарованием в движении цветов последовали годы труда на малооплачиваемых работах и стремительный рывок в Мексику, где они очутились за два месяца до нас: двинем в гости, папа?

К твоему новому другу?

Его мама примерно твоих лет, и он, приглашая нас на обед, полагает, что вы найдете с ней общий язык, для наведения мостов разопьете бутылку текилы, а то она понемногу пьет одна и часами гладит сиамскую кошку, очаруй ее, папа. Понравься ей, вынудив охарактеризовать тебя словами твоего любимого Сирано: «Он смел! Он горд! Он наш земляк» – пусть она так скажет о тебе. Не дословно, но по смыслу.

Ага…

Поешь ее жестких блинов.

Ну…

Ими удобно резать бумагу. Ваше восседание на стоящих рядом стульях выглядит обнадеживающе. Ты не проявляешь к ней интереса, она с мрачной улыбкой плюет на тебя, апокалиптичным фруктом между ветвями висит луна, требовательность отношений повышена дальше некуда, чего бы вам хотелось? – сухо спросил мой отец. Прижать к себе смердящего покойника и плакать, столь же сухо ответила мама Вани Михайлова.