Петр Альшевский - «Наследник графа Цеппелина»

Я, Паша, не убежден. Никогда прежде я лез с инициативами к хозяевам, тем паче, когда инициативы не сулят хозяевам денег. Предстанем ли мы более сыгранными, продемонстрируем ли сегодняшний уровень – на прибылях не скажется. За всеми шестью столиками сидели люди, не аплодировавшие и не поеживавшиеся, они пришли поесть и ели, запланировали покайфовать и кайфовали… с угрюмыми рожами… ха-ха, прежде, говорят, тут зияли проплешины, аншлаг из-за нас. Мы влияем на бизнес, играя не столь плохо, как тебе представляется, ударник безрассудно сбивает, но мы его перебиваем, кстати, я на нас наговариваю, нам достаточно бурно хлопали после «Strike blues».

Такая реакция для тебя загадка. Остужая разогретые связки, ты подавился… водой… она пошла не туда – разберись с ней. Успех ненадежен, как тишина, жалобные всхлипы проголодавшейся родни Хорхе Муньоса будят в тебе сострадание, вы с Ваней Михайловым отдаете ударнику почти все зарабатываемые вами деньги, выдвигая его в самые высокооплачиваемые члены коллектива, названного тобой «Whinny». В переводе это означает «Тихое лошадиное ржание». Верой и правдой служа аборигенам закручивающихся по спирали галактик, вы реализовали свой потенциал; разыскав потайной лифт, вырезали в нем окно, голову не высовывали?

Спускаясь, лишь обдерешь кожу; поднимаясь, повредишь лобную кость, раздаются недовольные возгласы, требовательные указания играть что-нибудь полегче, в несчетный раз нас выкуривают, нудно постукивая хозяину ресторана на Ваню, на Хорхе, на меня, мы, видите ли, перебираем с громкостью, погружаем в хаос словесными перепадами, с русского на английский, по минимуму испанского, были бы немного богаче, жили бы в пансионате, эта шляпа мне не годится, подберите помощнее, бесполезно говорить.

Я говорю по-русски, отзывчивый продавец недоуменно моргает, мой завораживающий взгляд ему ничего не объяснит, меры приняты.

Ситуация меняется не без намерения сделать пребывание в Ханосе неспокойным. Опустившись на одно колено, переложи джокеры отдельно, встретимся на той платформе. У меня есть возможность спать целый день. Как у рыбы в специальных прудах, запущенной туда для безмятежности рыбаков, не отказывающихся от мысли меня поймать, я вылез и пошел.

За спиной собачий лай.

Что, Ваня, с Хорхе? Он сцепился с псами?

Это тоже опыт.

Исцарапав спичкой с двух сторон весь коробок, он ее не зажег, собранность закрепощает, любовь? я ее не жду, я ее боюсь, по пустыни ходят патрули, останавливающиеся выплакаться на сторожевых постах, вырвавшись из паучьих лап меланхолии, полетим к источнику клином, о целебная вода. Капли гнева с догоревших свечей.

Возьму на себя смелость упомянуть о планетарном строении наиболее болезненных луковиц. Выжившие тюльпаны сойдутся в схватке на кнутах. Разложив по кроваткам сытых детей, Хорхе Муньос светился счастьем в затемненной комнате.

Внеземной Корсар срывался к нему и кричал: «Нам надо увидеться!»; беседуя с Хорхе как равный с равным, бил его набалдашником трости.

Тельняшка навыпуск, непромокающие штаны с разводами и пробоинами, оцепление прорвано. Стены тряслись.

Сзади шум. Надвижение велосипедистов. Сбежавших от правосудия, рекламирующих группу «Whinny», в ресторане «Альверде» мы выступали год. Бесконечный год, всего год, к нам привыкли, освоились и мы, для нас с Ваней Хорхе Муньос превратился в великолепного ударника, разбирающегося в наших хитросплетениях с образцовым блеском. Но все это блестело лишь для нас.

Мексиканский средний исполняемая нами музыка не пробирала, они садились, подзывали официанта и ели, косо поглядывая на сцену, где мы закатывали нетривиальные феерии, задействуя гитару, синтезатор и барабаны.

За барабанами Хорхе, поблизости зачастую его семья, жена Люсинда и дети Эмилио, Николетта, Габи и сопливый Нандо, заходившие послушать нас стоя. На место за столиком у них не было денег. Увеличения заработной платы нам не обещали, но мы старались, играли, стучали, Хорхе долбил по тарелкам с одержимостью неукрощенного зверя, переходя, если нужно, на легкий пронизывающий бит; Ваня Михайлов касался носом клавиатуры, выдавая мелькавшими пальцами уникальные апокалиптичные пассажи; я свирепо пел в микрофон, тряся казенной электрогитарой в поддержание извергающегося из глубин, нас вполне могли не заметить.

Однако случайность. Воля судьбы. Серьезный независимый продюсер, приехавший погостить в родной городок – я повторю за ним сказанные им слова.

Заскочив поужинать в ресторан, Алонсо Эрнандес: «радостно охренел, напоровшись на такую команду». С трудом додержавшись до конца программы, он резво подошел к нам и взялся интересоваться: вы кто, ребята? Вы кто? вы обалденно лабаете. А поете о чем? Не лезь, Хорхе, ты тоже не понимаешь… о чем на английском я понял, тут песни известные и не ваши, а на каком остальные? На русском? Вы русские? Да не ты, ты обожди, ты мой брат латинос… попрошу не обижать нашего ударника.

Никто его не обижает! Он в порядке! Но вы… гитара и клавиши… как так у вас получается? Вы не задумывались о профессиональном менеджменте?

Вперед, «Эрни», не стесняйся, заваливай нас выгодными предложениями; говоришь, нам необходимо отсюда срочно выбираться и ехать с тобой в Мехико? мы поверили. Дернувшись покорять мегаполис, мы поедем, но без Хорхе, у которого семья и засаженный участок, при крайней надобности он с него прокормится, а мы с Ваней катим в столицу, дешевле билетов не нашлось? здесь перевозят животных и ни одного белого лица, нестерпимая жара угрожает рассудку, Ваня Михайлов напоследок взял Даниэлу, выкрикивавшую во сне имя некоего Пипино, тебя отпустили без криков?

Моя мать не задавала вопросов. Указав мне на то, что я уже взрослый, напомнила мне о том, что я русский. Броди по жизни без дрожи, возрождай традиции тех легендарных горьковских босяков, твой отец, кажется, не меньше ее уважает Горького. Он не чинил препятствий?

Литературно выражаешься, Ваня, по книгам о России и знаешь… с отцом мы побеседовали. Он вроде бы вникал. Сославшись на занятость, горячо обнял и лег на кровать. Через минуту мирно похрапывал.

Как слон? А что слон? Мрачный слон в конце времен. Безупречный перегной закрыт облаками. Взглянем фактам в лицо. Упремся же! не рухнем в Мехико плашмя, в корне неверно рассчитывать отыграть дебютный концерт на балконе президентского дворца: на площади перед ним согнанные автоматами зрители, пятиметровые динамики, суматошное поклонение, мы не напрашиваемся на заботу психиатра; субтильный «Эрни» когда-то плавал корабельным врачом, имея на это полное право, его челюсти не сводит злобой, он приверженец японской культуры и специалист по сакэ. И по бренди. И по портвейну.