Петр Альшевский - «Наследник графа Цеппелина»

Полежи, а я схожу на второй этаж, где у князя книги, изданные на моем языке, «Морские рассказы» Станюковича трогают до слез, исторические труды Корнелия Тацита наслаивают затемнения, притягательная сила Рэя Бредбери совершенно не воздействует, занятия самообразованием приемлемо компенсируют преждевременно законченную учебу.

В Амстердаме я хотя бы ходил в школу при посольстве, тут для меня что-то неугомонно подбирают, рьяно ищут, проверяя мою бдительность, подсовывают неприемлемые варианты; не вдаваясь в детали, отступают, поехали на запад. Мы и так на Западе, папа.

На запад Парижа. В Версаль! Ну да, Версаль, изъеденная листва на мраморных скамейках, перекошенные физиономии скульптурных групп, фонтаны лупят выше деревьев беловатой жидкостью, везде фасады и купидоны; разойдясь в Галерее военных битв, столкнулись в салоне «Большой прибор».

Фундаментальная подноготная названий хватает за ухо и ведет вглубь, настойчиво выводя наружу под подрагивающий солнечный диск. Оттуда идет жизнь, приходящая сюда ее воплощением. С чем пирог? С макаронами. С отборными? Потом поговорим. Я же ничего не ел… Мне голодно. В метро приглашают на сдачу крови, у меня нет сил отрицательно покачать головой; выкачав до капли, поставят мумией, в музей я не пойду. Меня отнесут. Как у тебя с картинами?

Они передо мной проплывают, и я их понемногу зарисовываю на пустые листы в слипшейся книге подсознания. Что касается выставленных на общее обозрение, то с этим проще. Мы с папой наведывались и в Лувр.

Выходы случались пару раз в неделю, и перед каждым из них мне полагалось провести немалую подготовительную работу. По заданию отца, требовавшего от меня, чтобы я выбрал какое-нибудь произведение живописи и выучил сжатую биографию автора, историю создания полотна, поначалу я учил. Затем взялся придумывать. К примеру, мы подходили к «Клятве Горациев» Жака Луи Давида, и я с серьезным видом принимался рассказывать: художник скакал. Не платил за квартиру, приставал к пятилетним детям, рассчитывая на побои со стороны их родителей, да, он слыл мазохистом. Человек, передающий три меча стоящим напротив, надеется, что мечи воткнутся в него. Понурые женщины, прислонившиеся головами, сейчас отодвинутся и с размаху ударятся, вышибая мозги. Двое малышей под накидкой лелеют натянуть ее поплотнее и задохнуться, а это «Свобода, ведущая народ» Эжена Делакруа, отхаркивавшего на холст выделения, проигравшись на скачках, где он просадил семейное состояние, оставшись без средств на содержание шестерых калек-братьев. Полуобнаженная дама с флагом выступает его разъяренной матерью, мужчины с ружьем и пистолетами воплощают образы изготовившихся к мщению родственников; ступая по трупам загубленных мечтаний, не оглядываются на виднеющийся в дыму город, отец меня не перебивал. Кивал и позевывал, медленно реагируя на изменения.

Посольский работник, заметный МИДа кадр, и вдруг никто. Я рядом с ним. Мы несокрушимая команда, нахлестывающая строптивых лошадей, съезжая с трассы, не делаем из этого проблему, рассекая Пустоту, весьма полезный опыт, нам суждено жить за счет князя в призрачной империи Хрупких Фигур, не замахиваясь на что-нибудь серьезное.

Надевая майку, я просовываю руки не туда, с укором говоря себе: ты что, друг, не можешь сосредоточишься? Подвернув ногу, скрываюсь за поворотом, сова и четыре совы. Оцарапали, махнув крыльями для обеспечения своей безопасности; сжимая челюсти, я полностью осознал. Навещая покойников, явно опаздываю.

В углу русского кладбища предполагается нападение из засады. Сведущие люмпены внесут организующее начало, отвращая от прогулок затемно, закрой все двери и будь счастлив. Это бензопила. Или ревет медведь. Заглянув к Николь Буало, я застаю ее в халате в крапинках кормящей канарейку в крапинках; я переоденусь, сказала она, я отвернусь, сказал я. Ты вправе смотреть.

Я все-таки отвернусь.

Маленький наглец… Считаешь, я уродка?

Не считаю, нет, ты сошла с небес, у меня на тебя гормональная реакция, импульсивно зашториваются шторы, следуют агрессивные обнимания, если я не справлюсь, на помощь мне придут люди, ты о старом князе? я в общем. Ты восхищаешь меня, мальчик.

Как мужчина?

Тем, как ты прибавил во французском.

С чувством исполненного долга, я удаляюсь, направившись к Холму, то есть к Монмартру, не прельщаясь обедом в знаменитых бистро, высыпаю у одинокого голубя целых пакет порезанного черствого хлеба, мне далеко идти. Голова вынуждена передавать энергию ногам. Спустя непродолжительное время я попаду под астероидный ливень.

Производя впечатление человека привыкающего к этой мысли, я изображаю и зрителя, и жертву. Не лишаясь мужества, приплясываю. Вертлявым лисом в окруженном курятнике.

В одночасье меня свели с легионом отвязных бесов, напевших мне основную тему «Страстных изюмов Юмов», они закрыты для любви.

Пыльные каштаны прошептали слова для баллады-загадки «Сцены в лесу»: обнюханный под сакурой поднимает брови, пойдем со мной на кабана, ведь ни кола и ни двора в океане блажества…

Посреди белого дня у маслянистой речки всей душой рвусь поскорее уснуть, используя совокупность методов поверхностного умирания; полицейские годятся для жюльена, мы на противоположных берегах, я не хочу никого обижать; проникнув под толщу воды, ветер раскачивает водоросли. Бесследно растворяются шипящие пустышки. Садитесь за стол, будем сидеть в президиуме.

Не менее важно или более важно дорасти до необъятных размеров, оголтело хлебая минеральные отвар – он стекает по груди. Щекотно до боли, до отвращения, проскочивший клерк с физиономией запойного индивида крайне занудлив и злопамятен; ему, наверное, изменяют, его потревожил укол ревности. Зацепило крюком и тащит.

Грозный вой. Лубянский топот. Расплата со стороны органов по идее не должна была вас миновать. Неотступное давление, ночные звонки – хотя бы на этом уровне. Вы отключаете телефон, забиваетесь, покинув жилище, в массу народа, официантка в кафе достает рацию и измененным голосом бубнит: «Первый, Первый, я Шестая, они у меня. Рассевшись, молчат. Каковы ваши распоряжения? Подсыпать в кофе или пропитать круассан? Ствол у меня в подсобке. Рекомендуете взять и действовать?».

Если бы товарищи из комитета не спланировали сразу меня убивать, я бы охотно пошел с ними к трапу самолета, летящего в Москву. Мама, папа, князь – я вас люблю, оставайтесь в Париже, а мне осточертело, я возвращаюсь, где нужно подписаться? я несовершеннолетний с французским гражданством, и моя решимость пугает вас возможными неприятностями на международной арене, я вхожу в ваше положение, нет – так нет. Не похищайте, не дергайтесь.