Петр Альшевский - «Малая кровь»

– Мне на банку.

– Полбанки – это водки поллитра, а банка, что, литр? Ты, ковбой, не перехлестываешь?

– Да я-то, – пробормотал Хароновский, – я белую-то не жалую – избранница она не моя. Мне бы подкрашенной бурды. Банку коктейля.

– Коктейля? – скривился Аринин. – Не по-ковбойски, дружок…. дохловато.

ЗАПРОКИНУВ голову, Олег Аринин на аллее, на скамейке, в угнетенности, к Аринину подсаживается попивающий коктейль Хароновский.

– Панк, – промолвил Аринин. – Параноидально-привязчивый. Мне уже не сказать, что ты взялся ниоткуда. Сейчас ты оттуда, где выпивку продают. Эту скамейку я застолбил за собой.

– Смазливой девчонке вы бы такое не заявили.

– Я бы и ее возле себя не потерпел. С чего бы мне рядом с ней рассиживать? На неделе я здесь проходил и думал, сяду-ка я, передохну, а скамейки забиты, на каждой по трое и больше, три молодые женщины сидят и о чем-то смешливо воркуют – мне бы подсесть к ним, но я не сел. Прошагав чуть вперед, уселся на скамейку с тремя угрюмыми бабками.

– И вместе с ними охать стали? – поинтересовался Хароновский.

– А какая у меня причина? Моя жизнь наполнена смыслом. У меня жена, работа, любовница, друзья… брат…

– Ну а дети?

– Иметь детей мы с женой не можем, – ответил Аринин. – Кто конкретно из нас неспособен, мы не уточняли. В спокойном ключе, по молчаливому соглашению, тема была закрыта. Жена потребности в детях не испытывает, а я и того пуще. Не кривя душой говорю.

– Супругам без детей свойственно посвящать себя друг другу. У вас с женой так?

– Наш брак прогнил.

– А ваша любовная интрижка? – спросил Хароновский. – С любовницей-то вы воодушевляетесь?

– Сердце у меня при ее появлении не екает. Что до возбуждения, то оно… запаздывает… а то и вовсе не приходит. Мы с ней в койку заваливаемся и, обнявшись, кучей хлама лежим. Она для меня никак не луч света в темном царстве. Как и мои друзья, как и мой брат, как и моя работа… мрак на мраке. Черный квадрат на черном квадрате.

– Основа для незамутненного ликования в вас уже создана, – заключил Хароновский. – Да. Да. Да. «Протекала тут речка, да речка огненная, от востока и до запада, от запада и до севера, по той по речке, да по огненной, ездит Михайло-архангел – перевозит он души, души праведных, праведные души, души радуются, песнь эту поют херувимскую, гласы те гласят серафимские…

Под напевное бормотание Олег Аринин, не закрывая глаз, входит в прострацию.

ПО ВЫХОДУ из нее Олег обнаруживает, что он в пустыне – под навесом в кресле сидит. Возле кресла произрастает увешанное плодами апельсиновое дерево.

– И как же меня сюда забросило? – выдохнул Аринин. – Я, наверно, заснул. По здравому размышлению, засыпать было не с чего. Я сидел на скамейке. И не выпив ни глотка, отрубился? Похоже, нужно бить тревогу… и почему пустыня? Она что, для меня какой-то дорогой мне образ? Если она в ближайшие мгновения ни во что не преобразуется, то помутнение у меня стойкое… он говорил о чем-то незамутненном. О ликовании. Я весь в нем, в ликовании, подойдите и поглядите. В зеркало мне тут не поглядеться, но я думаю, что взгляд у меня неживой. Цветочки, полянки или водопады в турпоездках меня не волновали, чувство природы у меня никчемное, однако пустыню я равнодушно не принимаю. Надвигающейся катастрофой она во мне отзывается. Перед тем, как к ужасному исходу готовиться, надо бы к ней прикоснуться. Пощупать, из чего она сделана. Окажись она не пустыней по сути, а трехмерной картинкой пустыни, для меня это будет… информативно.

Выбравшись из-под навеса, нагнувшийся Олег Аринин водит по песку ладонью, мнет его пальцами, поднимает глаза и видит около себя шестнадцатилетнюю девушку в платье ниже колен.

– Постой, – пробормотал Олег, – ты же… ты Женечка Васильева. Но тебя же сбил мотоцикл.

– Мне не воскреснуть, – улыбнулась Женя.

– Ну получается, что остается то, что ты мне снишься.

– Не снюсь.

– Если ты говоришь чистосердечно, я в непонимании… давай голову пока не забивать! Когда мы вновь вместе, чего нам причины доискиваться? Быть в мыслях, как в угрях. Твое славненькое личико угри не обошли… я тебя и с твоими угрями любил. Сейчас я от всего этого далек.

– Ты уже в годах, – промолвила Женя.

– Не в слишком больших, но от того меня, что любил и надеялся, ушагал я далече. Категории любви и надежды во мне теперь в состоянии безнадежном.

– А во мне они цветут, – сказала Женя. – Я же не повзрослела. Ничего не растеряла, ни в чем не изверилась – я и тебя к тому прежнему жизнелюбивому парню приведу.

– Ты сможешь?

– Я все могу, – ответила Женя. – Иди, Олежка, за мной.

Олег Аринин за Женей Васильевой по пустыне с улыбкой.

НА ВТОРОМ этапе своего хождения за девицей Олег уже усталый, перегревшийся, отвернувшийся от бьющего в лицо солнца и движущийся за Женечкой боком.

Смотрит – она исчезла.

– Что же ты меня, Женя, кинула… в жарко натопленном пространстве. Я же вышел в него не побродяжничать – я за тобой пошагал. Твой Олежка шел за тобой… Олежка, с которого сошло семь потов. Соленая жидкость выступала и стекала в песок пустыни… или испарялась. Она и сейчас из меня выделяется. Мне самому для меня самого она нужна позарез, но уходит прочь. И как помешать? Не прикажешь же себе не потеть… ко мне из меня тревожные донесения приходят. О внутриклеточных процессах. Предлагается прилечь и от обезвоживания подыхать тихонько. С душой доведенной… до доминирования в ней миролюбивой предсмертной дремоты. Любовь зла, огонь горяч, девушки не надежны… she smiles sweetly and says: don`t worry… она мило улыбнулась и сказала: не волнуйся… и я за ней потянулся. Не в лимонную рощу – в центр пустыни. Безводной и безвозвратной. Лимонная роща… ага… под навесом у меня были апельсины. Всеми усилиями всего, во мне еще не перегоревшего, мне следует рвать к ним.

СОВЕРШИВ заползание под навес, Олег дотягивается до апельсина. Лежа поедает его вместе с кожурой.

ОЛЕГ Аринин возродился. Сидит в кресле, ест очередной апельсин, справа от Олега материально образуется профессорского вида мужчина.

– В детстве ты свинтусом не был, – процедил Владимир Андреевич.

– Папа?

– Как твой папа, я спрошу тебя без обиняков: что же ты, сынок, шкурки-то нашвырял? Отнес бы их в пустыню и песком бы присыпал. Кто же у себя в доме свинячит?

– Ты, папа, факты не передергивай, – сказал Олег. – Какой это дом? Лет в пять, помнишь, мне от тебя здорово попало, когда я снял с диванов подушки и сложил из них дом, куда забрался и прилег.

– С моей сигарой в зубах, – промолвил Владимир Андреевич.

– Я взял ее у тебя не курить. Она мне потребовалась, чтобы представлять себя взрослым мужчиной… космонавтом.

– Тем космонавтом, что еще на земле? Чей полет отменен? И он, ничуть не огорчившись, лежит и курит сигару?