Петр Альшевский - «Не сезон»

– Ты, «Косматый», чего? – вопросил Иван Иванович.

– А чего…

– Увлеченности сельским хозяйством я за тобой никогда не замечал. На тебя что, лошадь моя повлияла?

– На лошадь ты не сваливай, – пробормотал «Косматый». – Во мне и до нее дремал кто-то могущий проснуться, когда я совсем устану… и это свисток-парадокс.

– Ты скоро, «Косматый»? – поинтересовался из вездехода представитель государства Чурин.

– Я с Иван Ивановичем, – промолвил «Косматый». – Вы ведь к леснику? У вас типа ментовская операция, и мне с вами, культурно говоря, ехать в падлу. Я бы не поехал, даже не будь здесь его, упокоителя нашего. Вашего возвращения я бы не ждал – побрел бы пехом и, не дойдя, испил бы горчайшую чашу… поедем, Иван Иванович?

– Покатим, – кивнул могильщик.

БЕЗ ПОНУКАНИЙ со стороны Ивана Ивановича мотающая головой лошадь рвется вперед по прорубленной в чащобе просеке, будучи подгоняемой заходящим солнцем и далеким волчьим воем; натягивающий вожжи могильщик наваливается спиной на Михаила «Косматого» и едва не сбрасывает его с саней.

Уперевшемуся рецидивисту подобное давление видится симптоматичным.

– Узрев на дороге труп, – промолвил «Косматый», – ты мне, наверно, расчистить для него место укажешь. Слезай, приехали, скажешь ты. Гнидой будешь, если скажешь.

– Одного мы между нами разместим, – пробурчал Иван Иванович, – а куча и не предполагается: не война нынче, и не эпидемия.

– Выходит, у тебя недобор.

– Я не алчный, – сказал Иван Иванович. – От дополнительной копейки не откажусь, но чего себя накручивать. Хвала Богу за то, что имею.

– Хлеб твой насущный покойниками подванивает, – заметил «Косматый». – С огорода-то не подъедаешься? Чем он у тебя засажен?

– Он у меня не раскопан.

– А живность, кроме лошади, есть? – спросил «Косматый».

– Она была у фермера, и что с ней теперь станется, неизвестно. Прискорбно, «Косматый». Сельская тема тебя не отпускает.

– Я, Иван Иванович, ломаю голову на тем, чем заняться, – признался «Косматый». – После того, как в моем прежнем мире я выпал в осадок, мне думалось, что долго я не протяну, печаль с тоской меня порубают, но я их удары выдержал, и они свои сабли попрятали. Пожить, я еще поживу. Из салуна меня не гонят, хозяин там кореш наиславнейший, однако существовать старушкой-приживалкой мне наскучивает. Хочется чувствовать себя мужиком. Не бабкой-старушкой, немощной дурой… силушки у меня, конечно, в обрез, но мужик – это мужик, и урывать пропитание ему надлежит самому: воровством, грабежами, честным трудом, наконец.

– Ты склоняешься к честному? – спросил Иван Иванович.

– Звучит совсем незаманчиво. Вставай ни свет, ни заря, и крутись, как белка в колесе, как балеринка под храп из зала… но коровы мычали так жалостливо. Если построить у коровника домик, я бы в него, глядишь, и переехал. Кто впереди нас на лыжах?

– Почтальон, – ответил Иван Иванович.

Размеренно передвигающий лыжами почтальон Гольцов, оглянувшись, пугается догоняющих его саней, но лошадь, не доезжая до него, встает, и Гольцов видит сидящего вместе с могильщиком Михаила «Косматого» и впадает в боязнь, предыдущую значительно превышающую.

– Куда путь держим? – спросил Иван Иванович.

– По работе, – пробормотал Гольцов. – Почему вы за мной припустили?

– Лошадь нас понесла, – пояснил «Косматый». – Вздумала проверить, сделает ли она лыжника. Чего ты весь скукожился?

– Я не о себе волнуюсь, – ответил Гольцов.

– А о ком? – спросил «Косматый».

– О стариках.

– О нас, что ли? – поинтересовался Иван Иванович.

– О тех, кто пенсию ждет и без нее умрет, – ответил Гольцов. – Как вы прознали? Вам не стыдно? «Косматый» -то рецидивист, но о вас, Иван Иванович, я… зря! Все вы сволочи!

– Слова ты не выбираешь, – сказал «Косматый», – но сейчас и не надо – говори, как умеешь. Разъясняя нам, от чего ты нас оскорбляешь. Говори!

– Я везу пенсию, – сказал Гольцов, -, а вы ограбить меня нацелились. Как мне оставаться спокойным?!

– Мы не думали тебя грабить, – промолвил Иван Иванович.

– Нет? – удивился Гольцов.

– Нет.

– И не думали, и не станете? – осведомился Гольцов.

– Ты, почтальон, ополоумел, – сказал «Косматый». – Ладно бы тебя настигли незнакомцы, но нас-то ты знаешь, и тебе бы не психовать, а ликовать, что в лесу к тебе подъехали мы. Пристраивайся за нашими санями, и тебя никто не обидит. Деньги ты через лес довезешь.

– Спасибо, «Косматый», – сказал Гольцов. – Не обижайся на меня, я же не сдуру – я из-за подхода с умом. Я ведь что подумал: сани у Ивана Ивановича не прогулочные, Иван Иванович перемещается на них одиноко, а тут «Косматый» – преступник. А Иван Иванович – могильщик. Они меня грохнут, заберут наличность, труп в сани и поскакали… лыжи бы с трупа сняли?

– Даун ты, почтальон, – сказал «Косматый». – Насчет лыж ты смешно, признаю…

– Лыжи мы бы не сняли, – переглянувшись с улыбающимся рецидивистом, усмехнулся Иван Иванович.

– На ваши сани вы бы положили меня на спину, и лыжи бы торчали! – захохотал Гольцов. – Выше вас! Куда вам до моих лыж!

ПРИНИМАЯ в своем доме Александра Евтеева и представителя государства Чурина, морально раздавленный лесник Филипп опущенную голову поднимать не желает. Евтеев въедливо рассматривает интерьер, Чурин настороженно глядит на понурого, но опасного лесника; по вызывающей гримасе Изольды Матвеевны несложно определить, что она подумывает схватить ружье и перестрелять всех пришедших.

– Быть в вашем доме для меня познавательно, – промолвил Евтеев. – Он выражает вашу сущность. Скрывает ее – так тоже можно сказать. О том, что случилось с домом фермера, вы, по-вашему, узнали от нас. Получается, что взрывали не вы. Пока получается?

– Я ничего не взрывал, – процедил лесник.

– Вы, мадам, это, разумеется, засвидетельствуете? – поинтересовался Евтеев у Изольды Матвеевны.

– Мой племянник – не террорист, – ответила она. – Обратное не доказано.

– Да я доказывать особо и не рвусь, – сказал Евтеев. – Я из спецслужб, и чтобы его пристрелить, мне достаточно просто поверить в его виновность. Я уберу его, а вами, тетя, займется он – представитель государства.

– Он займется мною, как женщиной? – спросила Изольда Матвеевна.

– Как сообщницей, – ответил Евтеев. – Для прояснения ситуации сначала, может, и как женщиной… возьметесь?

– Воздержусь, – пробормотал Чурин.

– Привлекательной он вас не находит, – сказал Евтеев. – Поэтому вам грозит лишь выстрел. Из моего пистолета. Вы все-таки женщина, и такой расклад вас расстраивает. В вашем доме есть женщина и посвежее. Не позовете?

– Для насилия? – спросила Изольда Матвеевна.

– Вы были счастливы, если бы мы над ней надругались, но мы ее допросим и отпустим, – сказал Евтеев. – Пригласите к нам жену фермера.