Алексей Жак - Перевернутое небо

– Бесспорно. С деньгами везде фарт. А за границей уж тем более.

– Вот, ты меня понимаешь, как никто. А другие отворачиваются. Слюнтяи.

2.

Культпросветработника звали Серафимом. Подходящее имечко. Нечего сказать.

«Ему тут самое место в этом молитвенном отстойнике, – подумал и прикинул Дикарев. – Достойнее не придумаешь. Да и мое имя, если переиначить буковку одну, и ударение переставить, шлепнуть не туда, где было, не подкачало на этот раз. И фамилия к месту. Обычно она служит предметом издёвок и откровенных насмешек. А тут она, на этом острове отмолила бы все свои грехи. Как только нас обоих угораздило сюда вместе попасть? На пару. В одно время, на одном транспорте прибыли. Не иначе рок постарался. Или путеводная звезда, о которой мечтал всю жизнь, которую искал и не нашел покамест. Но ничего, время еще есть, найду. Time by time. Step by step. By-by, baby».

Серафим тоже знал английский. Лучше Сергея. Perfect, если не идеально по критериям серой, узко образованной когорты внимательных слушателей, восседающих на своих креслах – деревянных скамьях в столовой, – когда приглашенный и добрый пастор из деревни читал лекцию, больше смахивающую на проповедь, а сердобольный ученик переводил за ним, не отступая ни на шаг, ни на фразу от учителя. Казалось, они заранее наизусть выучили урок и теперь демонстрировали облапошенным зрителям навыки синхронного изложения запомнившегося материала.

«Но нет, невозможно, – Сергей поймал себя на предвзятости, – какой еще там мухлёж. Всё естественно и целомудренно, как было при сотворении мира. И теперь происходит тоже, что и тогда, только разница в объекте и объеме творения. Нынче тут рождают кумира. Всего-то».

И то правда его речь была fluent, язык – excellent. Он учил его в рейсе самостоятельно, перечитывая массу литературы на языке первоисточника. И вот теперь здесь, вдалеке от родины, утеряв связь с пенатами, приобрел наставника, не только по духу, но и по своему беззаветному увлечению – заковыристому языку иноверцев.

Пастор из баптистской церкви на утесе подарил ему две коробки брошюр в бумажных переплетах – pocket stile. Но руки Серафима пока до них не дошли, всё свое время он тратил на общение с духовником, а не на штудирование печатных трудов, в основе состоящим из детективной шелухи и сомнительной ценности бульварного чтива. Но, как говорится, дареному коню в зубы не заглядывают. Он и не заглядывал. А пословицы, всякие, как и русские, недолюбливал и обходил своим обостренным постоянным тренингом вниманием стороной. Подальше и понадежнее.

Дикарев сидел со всеми в одном ряду на длинной скамье за таким же бескрайним срубленным столом, укутанном клеенчатой скатертью в пожелтевших кленах так, что свисавшие концы терлись своей сальной бахромой окатышей о колени. А куда же он денется от коллектива? Отщепенцев и инакомыслящих не уважали в любые времена. Тем паче после тех спонтанно зародившихся майских демонстраций, начиненных всеобщим воодушевлением толпы. Каждый человек – выходец из СССР – вынужден был на родине раствориться в потоке масс, как кофейное зернышко в кипятке. Иначе следовало немедленное выдворение из котла, в котором плескалось варево – всеобщее равенство. Как не принятая, не усвояемая, не перевариваемая в продукте щепка. Сор.

Сергей следил и следовал за речью пастора, одетого в подогнанный по фигуре фланелевый пиджак мирянина, не уступал он, казалось, и за переводом Серафима, щеголявшего демонстративно перед опустившейся в его глазах публикой из матросов и командного состава своими обширными познаниями в чужой лингвистике. Наконец-то парень испытал усладу от возвышения и главенства над всеми этими глумливыми ничтожествами. Но не поспевал. Опаздывал. Спотыкался. И досадовал на себя за свое невежество и хромоногость.

– Вот, сука, – злился Дикарев, – надо же, как разошелся, гад. Вот она его минута славы, момент торжества.

С соседнего клеенчатого деревянного аэродрома ему подмигнул расплывшийся в улыбке придурка фабрикант Дима, забывший на время об эмиграции.

– Мы-то с тобой, Сергей, следим, поспеваем за речью англичанина и за искрометным переводом нашего собрата, в отличие от быдла, – говорил его блистающий и трепетавший взгляд. – Знаем о чем она. Не то, что эти недоучи. А Серафим молодец, правда? Как шпарит. Я не подозревал, что среди нас еще один знаток и интеллектуал.

– Он же из другого города, ты думал из Архары? – кинул ему обратку Сергей с издевкой, весь обмен взглядами.

– Да, вот оно как, – поймал его подачу Дима-технолог, – это всё объясняет. И что, он тоже из Москвы?

– Нет, из Подмосковья, – сказал губами Дикарев и отшутился: – Но ты же знаешь, нас с тобой на мякине не проведешь, что яблоко от яблони падает недалеко.

– И я о том же подумал, – обрадовался единению, хотя бы в мыслях, Дима.

3.

В этом месте он подскочил, сорвал со стола рукопись и разорвал на мелкие части. Тысячи частей. Тысяча чертей. На мелкие кусочки изорвал бумагу.

– Какого черта, – кричал он. – Опять нахмурился, опять хмыкнул, плюнул, растер, ухмыльнулся, рассмеялся, как придурочный. Он что, идиот у тебя? – спросил у своего отражения в шкафном зеркале. – Вроде нет, – ответил за себя, – вполне сносный персонаж. Правда, выкаблучивается все время, и бесстыдно врет. Лажает, как бездарь, плохой актеришка. А что с него взять, кроме алиментов (шучу, забегаю вперед)? Да и те – убогие какие-то, курам на смех. Ха-ха-ха.

Дикарев вернулся к своему ноутбуку, уселся в кресло за письменным столом, гораздо меньших размеров, чем тот, что присутствовал в столовой рыбацкой шхуны из его неоконченного романа. Застрявшего на полпути, ни туды, ни сюды, и простывающего, простаивающего… Стуча по пластмассовой игрушке, он опять запнулся.

В кресло. «Так, – говорил он себе. – Сел в кресло». Дикарев поменял со временем сломанный стул с расшатанной ножкой на первоклассный экземпляр из «Эльдорадо» с мягким седалищем и высокой спинкой – боялся упасть. Настолько не по-детски его колбасило на прежнем стуле во время писания.

«Только б не заснуть в нем, – думал иногда о своем приобретении незадачливый писатель.– Настолько мягок сей продукт чьего-то неоспоримо недооцененного творчества, что совершенно отстраняет от действительности, устраняет ее полностью, и в которой раньше я, окунувшись сразу, как сел, плавал и барахтался, словно слепой кутенок».

И не заметил, как сразу стал писать. Напрасны были его опасения насчет убаюкивающих достоинств качалки. Раскачался в два счета.

«– Не поверишь, если скажу, что раньше я думал, что бурбон – это такой напиток. Вроде коньякf (коньяка)». – Дикарев хулиганил с клавиатурой ноутбука, он вдруг изменился в мгновение ока, он уже ликовал. Да, недолго продолжалась апатия и упаднические настроения. – «Или водки», – продолжал он ликовать. – «А это оказывается всего-навсего особый вид виски. Так просто. А ты думаешь об этом, ломаешь голову. А что такое «Блэк хорз»? – перескочил он на другую тему, то есть опять вернулся к выпивке: что, как не обсуждение алкогольных напитков, сближает собутыльников. Разве что конкуренцию ей может составить разговор о бабах, затрагивание интимных подробностей отношений со слабейшей и нежнейшей половиной человечества.