Алексей Жак - Перевернутое небо

– Сорт пива, – ответил, не моргнув глазом Дима, рыбный технолог. – А зачем тебе об этом думать, тем более ломать голову?»

…Дикарев-писатель забыл напомнить читателю, что его персонаж, если не главный герой всего произведения, Дикарев-моряк-рыбак (в этом момент, на этой странице романа пожалуй что последнее) сидел в баре не один, а с мужиком со шхуны «Гремиха», которая уже давно не гремела, а осыпалась, как тысячелетнее сооружение времен Атлантиды. И тут моргай-не моргай, толку не будет.

«– Долго рассказывать. А почему в баре все эти люди заказывают именно этот сорт?

– Оно самое лучшее. Плюс – имидж. Не думай об этом, если хочешь, если можешь. Это – канадская фишка. Мне тот тип, которого ждем, рассказывал. Ну, не совсем рассказывал, больше показывал на пальцах: мы тогда здорово перебрали, но общий язык, как понимаешь, нашли. Пей БХ, будешь на коне. На черном. Вот такой перевод, понимаешь ли. Что-то вроде этого.

– No. Не понимаю. У нас говорят: когда на высоте положения, тогда на коне. Вышел в ферзи. Поймал удачу за хвост. Коня на скаку остановил. А мы скоро не на высоте, а под столом окажемся. Если не остановимся. Не тормознем. Тпру, жми за удила. Андестенд?

– No, but it unimportant. Ну что, Сергей, всё окей? Дальше пьем, гуляем. Или как? Не надо забивать голову ерундой. Эту глупость парни выдумали, балуются. Давай лучше о бабах.

– Ага, бабахнем, так сказать от души. Вот, наконец-то, оно самое. То, что я ждал, – воскликнул Сергей.

– А что ты ждал? Разве мы не договорились, что встречаемся только с канадцем? И финиш на этом.

– Оно самое ждал. Ту тему.

– Какую еще тему? Я тебе еще даже ничего не сказал, подготовил только, предупредил, намекнул.

– В том то и дело, что намекнул. А я намеки с полуслова, на лету ловлю.

– Что ты несешь? Пьяный уже?

– Не, не совсем еще. Пальцы твои разгляжу, сколько сумеешь показать. Только не фигуру из трех пальцев, фигой не свети. Прибереги для кого другого. Я буйный, если мою индивидуальность задеть.

– Сергей, хорош пылить. Угомонись. Выпил на пятак, а шумишь уже на канадский целковый.

– Ты меня не понял, рыбкин, – Сергей теребил Диму за ворот, – я не шумлю. Я радуюсь, что у меня такой друг имеется. Посреди почти необитаемого острова, внутри пиратской пещеры чего еще пожелать можно, как не отважного и преданного друга. Отважного Пятницу в субботний вечер. Ты же мне друг?

– Ну, вроде того.

– Вот и хорошо, вот и ладненько. Где твой канадец? Зови канадца. Переговоры будем переговаривать.

– А ты сможешь? В таком состоянии.

– Я в любом состоянии смогу, не сомневайся. Почище вашего полиглота-серафимиста… семинариста, то есть, переведу. За ручку и на ту сторону перехода. Спасибо деточка… да что вы, бабушка, не за что, старость уважать надо…

– Ну, понесло. Нет, такой ты мне не нужен, брат.

– Ну вот и породнились, аминь.

4.

От нечего делать рыбаки порой слонялись бестолку часами по раздираемому ветрами берегу. Продрогнув, но не горя желанием вернуться в тепло наскучившего им плавучего жилья – жилья на плаву, топали дальше и как можно дальше от пирса, от вмерзшего в лед железного не парящего парохода – съежившегося до неузнаваемости Союза СэСэ… СэээР. Шли туда, и всё пехом, в том направлении, где все же, несмотря на неистощимость порывов, уставал буйствовать ветер, где он разбивался о редуты скал.

Они углублялись в деревню, куда вела единственная дорога, держа в поле зрения ориентир – казалось, богом и всеми людьми забытую обитель: так там было тихо и безмолвно. Точно в многонаселенном склепе.

На этот раз сопровождать Дикарева вызвался Гришка, напарник по рыбфабрике, упаковщик коробов, а заодно и трюмный по-совместительству. Димка-фабрикант сидел… он сидел в столовой и слушал со всеми остальными свободными от вахт и работ матросами лекцию приглашённого по случаю баптиста. Священнодействие вершилось под аккомпанемент хориста и доморощенного переводчика Серафима, которому легко удалось сблизиться с иностранцем и втереться в доверие к служителю местной церкви, а также наладить постоянный и, судя по всему, взаимовыгодный контакт меж двух держав. С такой легкостью свёл две противоборствующие стороны, что в пору было позавидовать его безудержной прямо-таки молодецкой ухватистости и бойкости.

«И куда делась всемирная история? – думал Дикарев. – Её приобретенный, бесценный, казалось, а выходило на поверку малопригодный на практике тяжкий опыт. Куда подевалась разобщенность масс, та масса, которая только в одном и целом сближалась и собиралась в кучку по интересам: это когда просыпалось классовое неприятие к церковному учению, к этому опиуму для народа? Да и просвещенной части населения страны за период с начала века отвращение к любой вере, к своей родной и другой, пришлой – иновере, было не чуждо! Никак иначе, родившейся солидарности помогла закуска пастора: печенюшки из домашнего теста и совершенно черное кофе, принесенные им в туеске на пикник под сводами плавающего железного… чуть было не подумал, не сказал: гроба. Чур меня. А у баптистов, по-моему, нет привязанности к какому-нибудь помещению как таковому: они не имеют церкви, как здание, и несут добро в люди, где придется. Так сказать, разъездные служки по вызову».

От мыслей о бессмертном Дикарев повернулся к размышлениям о простом смертном, о хлебе насущном, как говорил он в шутку. И вспомнил о топавшем рядом смазливом и забавном парне.

Обычной и в то же время особенной, привилегированной работой Гришки в море было после разбора трала и заморозки улова, как ни есть, в каком ни есть и не шибко благородном, даже непотребном для рандеву (ну да, он же не на свиданку собрался) виде, то есть в повседневной серой одёже: в телогрейке и валенках, в ушанке на два размера больше, забраться поглубже в трюм и там… там-то, поработав мускулами, раскидать по углам еще не остывшие, теплые короба с постукивающими друг о дружку тресковыми брикетами внутри.

Он с явным удовольствием погружался в бездну, как будто спускался в портал, соединяющий его с домом. Вылезал наружу этак через полчасика, не больше – больше, наверное, и не выдюжить, – но взбудораженный и радостный («Радости полные штаны»). Спасенный Челюскин. Не дать, не взять.

«А что?! Может, и впрямь побывал на короткое время на заполярном пике, где случаются частые сияния и иные головокружительные чудеса. Отчего голова идет кругом и много чего просыпается в ней, в бредовой голове, что дремало и наружу не прорывалось. Не просилось до поры до времени, – мечтал Дикарев. – Как будто на куске льда, отколовшегося от северного полюса, на самом пятачке потоптался, как незамерзающая мушка (настолько мал и ничтожен объект). Потоптался на макушке земного шарика».