Петр Альшевский - Блокноты Гоа

Коротенькие ножки в ковбойских штанах с бахромой. Не разодетый ребенок – мужик не моложе меня.

В больничной корпус через посадки, не отличимые от конопли.

На тележке провозят сломанную кровать, пейзажный Кюхтель появляется на картине с матрасом в саду суккулентов.

Мнение школы Плодотворно Мастурбирующих Невротиков не отвергаю.

Вкус неудачи заглушу газированным лаймом. Провоцирую мангуста движением руки волнообразным, змеиным.

С уханьем свалился в бассейн. Деньги из бокового кармана не вытащил.

Кого обессмертят деревянные ложки?

У кого уши с девятнадцатью кольцами?

Из чего сделана елка?

Хваткая лапа прибрежного индийского Водоса ко мне в плавки, по-моему.

Утверждение, что море здесь везде, высокий латыш сделал удолбанным.

Рвется одежда йога. Тащут на дискотеку бангладешские девственницы.

Ты нырял в Бруклине, надуй бассейн и на кладбище тук-туков.

Обглоданный сук. Мы не с голода. Покорись первичной силе. Мы бы не забрались по гладкому.

Завалившись на левую сторону, пожилая женщина в пыльных кроссовках пьет баккарди, она не присаживается.

К храму я стряхнуть пепел.

Пепельница на длинной ножке или цапля.

Зубные протезы от обучавшегося в Лидсе профи. Заказавшего пару бесплатно прокатим на слоне.

Ботинки не чищу, но шнурки за двести рупий вам завяжу.

За пропавшие барабанные палочки мой зять выбьет дух из ушедшего раньше всех.

Пятилетний мальчик за решеткой, а горе-путешественник Севастьян, вырвавшийся в Индию из Читы, жил на первом этаже и воров не боялся. Изучаемую «Автобиографию» Неру обкуривал дурью.

Отбиваю пивной бутылкой приносимую ветром газету, на море изучать прессу не тянет.

Кустарник прорежен топтавшимися – разнообразные телесные нужды. Вмятая железная дверь в закрытый на ремонт секс-клуб. Кому-то, вижу, не терпелось.

А Галетею мне оживить?

А ты ее слепил?

Подцепите меня крюком за плечо и тащите по трассе Лишенных Пылающего Мотоцикла.

Пейзажный Кюхтель с метлой среди выросших в джунглях бензоколонок.

В морской пехоте не он ли в глобальное обмеление служил?

Горло проповедовавшей индуизм Шуады разодрано изнутри русской водкой. С разбуженным для секса мужчиной обращение у нее жесткое, к собакам она добрее, кусок бросит и гладит, желает дожить до следующего дня рождения Ханумана, бродячие псы ее пока не искусали.

Вытащенный без сопротивления зуб.

У нее он еле держался, проблем не доставлял, но она от него избавилась, кинула в окно, расстроившее бы многих убывание ее не огорчило. К охлаждению сексуального пыла не привело.

Обхватившие меня ноги. Выстанываемая повеление продолжать и продолжать. Мне тяжело, на пронзаемой мною Шуаде состояние духа становится у меня угнетенным, от сети купающихся в удовольствии личностей празднично мигающего шара я отключен, мост перекинут не к раю, мысленно я удаляюсь. Вылечил ступню, побродил по Африке, желающим слушать говорил, что теплые вещи необходимы и там.

Выясняли, кто что знает о мистере Розуотере.

Спорили, кому принадлежит найденный в ихтиозавре ключ. Все от ключа отказывались. Кондиции улета не набраны.

От меня веслом не отмахивайся, честных гребцов я не обижаю.

Фонари не горят. Во мраке не разберешь, есть ли они вообще.

Нераздавленная ящерица.

Тут такая форма листьев

Поросенок Фрикбрик пробрался на карусель и на следующем круге он к вратам Дели. Августовский Ракша-бандхан с ним отметим солнечно. На восемьсот восемнадцатом я ездил по родной столице, погода стояла хоть подсаживайся на героин.

Без задержки выпиваю качественное и дешевое. Разум вызывает тревогу, но работу печени оцениваю положительно.

Бумажный мешок с углем украден из магазина господина Пригчара.

Освальдо Ноттингем написал ему записку «пожелай нам удачного барбекю».

Вещи познаем непосредственно. У катафалка облезлые покрышки.

Могут быть еще трупы.

Усатый мексиканец на упаковке слабительного, ее переложила ко мне идущая со мной в купальнике Дженни.

Со связки ключ тебе.

Ключ мне.

Ключ ихтиозавру.

Оставшиеся преподнесем раскрывшему объятия медиуму Болдеву Хачаранге. Если определит, что-то откроет.

На песке ты, Дженни не ерзай, жалобы я вечером не приму.

Коровы не пьют молоко. Освальдо Ноттингем решил проверить. К жующим челюстям стакан с логотипом издыхающей корпорации.

Уткнула руку в бок, откинула плечи, сзади неотразима.

Занимайся коровой.

Банковские котировки рухнули, акционеры сбрасывают по дешевке. По грязи скольжение нехудшее, свергнутый вождь в низину на спине, прошедшие дожди отбытие ускоряют, племя в верховьях празднует, протягивает набитые трубки наблюдателям от общественной организации «Цивилизация всем», вместе со мной она прислала Муравья Хименеса, чей взор на события из мутного в отсутствующий, старание почесать локтем щеку громадно, дым задерживается до бесследного исчезновения в недрах, к моему рассказу, что мы не у океана, на боливийском склоне покуриваем, вера у него есть, о родившейся в Боливии прапрабабушке Чочоле он забормотал. Умирающим голосом спрашивает, не пойдем ли мы с ней познакомиться.

Выберемся на лечение болезнью.

Сбрасыванием на него бомб сексуального бессилия существование исполнится праведностью.

Надо купить средство для глаз, от соли и солнца потери они несут.

При ходьбе прямо уводит влево, на стометровой дистанции сорокаметровое отклонение.

Был асом в роллах.

Для женского и собственного смеха примеривал тесную форму тайского спецназа.

Бежал бы стометровку, через двадцать метров в трибуну бы врезался.

Забытый на пляже свитер. Его стянул с себя преодолевший отходной колотун Че-Че.

Вывешено сушиться прошитое пулями подвенечное платье.

Тетушки выстирали, зашьют и снова можно использовать.

Под джин, выпиваемый в компании ряженых магарадж, вспомнилась тусовка с бананами на елке и пересыпанными шоколадом креветками.

Пожелайте дальнейшего развития погорельцу Лазурного Берега, уловившему на пепелище состояние Будды.

Для финских групповых плясок народу, говорят, не набрать.

Прислонившегося к пожарной машине Кубинца Кажется Кубинца вырвало, с собаками он на темы отстраненные.

В его рюкзак я бы влез. Меня бы он не донес, но сейчас он тащит вес, моему лишь слегка уступающий. Все пожитки, какая-нибудь литература, я видел его, читающим на пляже «Гроздья гнева». Взял с собой.

Не мог же он выбросить «Гроздья гнева».

Посредством дарения книга перешла к Хасану Лечо.

Тут за судьбу книги я не поручусь.

Выписываются чеки, выручаются помолившиеся должники, причитавший о безбожном мироустройстве фермер Ичтан плюнул на здравый смысл, вознес оглушительную молитву, через пять минут Абсолют прислал ему благодетеля. Ваш долг я покрою, но отныне вы не фермер Ичтан, а прозябающая в кордебалете балерина Фраппи.