Петр Альшевский - Оставь компас себе

По возникшему у меня ощущению вы довольно нацеленно на ветеринара меня наводите. На ветеринара-мужчину?

Ну а как бы женщина от носителя заразилась? У кого на горизонте издыхание скорое, тому вздрючить ее не суметь. Не те у его организма возможности.

А в начале заболевания? – негромко поинтересовалась я. – Обезьяна подцепила, но по-настоящему еще не разболелась и стояк у нее ничего, овладеть женской особью обезьяний самец вполне способен, о особь, что ему предоставилась – женщина-врач, к которой на прием он доставлен. Ну и женщину он, как говорится, согласия ее не спросив. Нетерпеливость у него для моих кавалеров завидная, подумала женщина. Докторша разомлела и у них не насилие, гораздо ближе к романтизму у них было, одно я упустила – он же не сам из зоопарка к ней прискакал. К докторше его на прием, и значит, болезнь в нем развившаяся, бросающаяся в глаза, стадия заболевания, да, не начальная, и секса от него ожидать, наверное, ненаучно: задыхающийся самец со взглядом безжизненным секса не участник. А вот что до самки с такими же показателями, то с ней секс реален. Без тени смущения вам скажу, что мой мужчина, в Бийске сейчас живущий, загрипповавшую меня нередким вдуваниям подвергал. Меня он дерзко, боезапас у него возобновляющийся дивно… мне бы стыдиться? А что стыдного, когда тебя по любви? В наших отношениях с Коленькой верх она одерживала неизменно. Коленька с моей заколкой игрался, ее поломал, я Коленьку обвинила, Коленька заорал, чтобы я не выступала, я столь же отчетливо попросила его на меня не орать, скандал был погашен. Я так думала. А что мне думать, если Коленька не то что не орет, а сломанную заколку берет и чинит? Выпавшая железка вдвинута, и упругость, зажим все возвращено, я к Коленьке с благодарственным поцелуем, а он толкает меня на кровать и от маечки меня избавляет.

Я, подхватывая его мысль, штанишки снимать начинаю, но Коленька говорит мне, не надо.

Между моими грудками он меня, наверно, удумал. Лифчика на мне нет, и действовать он может беспрепятственно, усладительно богемно, да-ааа, Коленька, сдаюсь на милость твоего возбуждения. Поскреби вершителем между кругленькими, погоняй его сколько в силах…

Сомнительность в том, что меня, свою девушку, Коленька приготовил, а член чего-то не достает.

Подготовить девушку к сексу зачастую проще, чем себя самого, и Коленьку я не подгоняю, язвительностью, упаси Бог, не поддеваю, мой Коленька знает, что и когда – мною без опоздания он воспользуется. По плану у него задержка, и я с пониманием: к Коленьке я притерпелась, невзыскательности с ним набралась, невинной девушкой с парнями я прихотливо, выделываниями и гонором пенясь – Коленька со мной переспал и на путь смирения меня направил.

До Коленьки меня Алеша Симафонов очень желал. Мальчик мозговитый, юношеские турниры по шашкам выигрывавший, он за мной неотвязно и на надрыве, а я дежурными фразами отделывалась.

Я, милая, за тобой по городу следую, а мне бы за шашки засесть, партии недавнего первенства Южной Америки для собственного прогресса разбору подвергнуть, нам бы с тобой где-нибудь… ты бы закрыла глаза, и я бы тебя… а ты меня? Ты меня можешь?

Сам, Леша, сам, обслужи себя сам.

Твой ход, милая, он для усиления твоей позиции сделан, и что же мне на это промолвить, как бы тебе внушить, что твоя позиция является позицией девушки, и ваши позиции вам бы не укреплять, а придавая им податливость, усилия играющих с вами мужчин не перечеркивать, пикантным ослаблением позиции кому-то из них временами уступать, мне, во внутренних проблемах закопавшемуся, твое ко мне участливое отношение позарез!

Шашками замордованный, невниманием девушек будто грязной иглой исколотый, я с ними в разговор, а они не подхватывают, объединение множеств, мне неподвластных, ты, милая, единична. Галя из микрорайона Жмыри, а за ней Света из того же микрорайона и словом со мной не перебросились, а ты до ухаживания дала довести. Вникнув в мои достоинства, ты неминуемо со мной… отважишься со мной пообниматься. За плечо мне тебя приобнять?

Девку посговорчивее отыщи и лапай.

Но я же тебя не между прочим, не хоть бы кого я тебя, поставь передо мной тебя и какую-нибудь из Жмырей, я бы, миленькая, тебя. Сильно бы я тебя не эксплуатировал! со всей честностью тебе говорю, что ты бы не совсем измочаленной от меня вышла. Быдловатый хам тебя бы не щадя, а я сумею шелково, с владением не перехлестывая, мы еще погуляем, а после у нас будет праздник?

После прогулки я, вероятно, отдамся, но к тебе это отношения не имеет.

Да как же ты…

От болтовни избавь! Вон киоск – хурму в нем купи. Коленька ее съел и его рот так связало, что дар речи под корень. Постигшее Коленьку для тебя бы сейчас приобретением было. Сожаления ты не озвучивай! до сути вопрошаниями не копай, что за Коленька, узнать тебя разбирает? Он такой, что я на него поглядела и обретение женственности в себе чую. Из повседневной круговерти он меня вырвал и приковал, по ощущениям к скале я лицом и к ней за запястья: от приковавшего мужчины мне не увернуться, куда он задумал, туда и вставит, традиционнаяя атака на промежность!

Меня только Коленька. Других вариантов я не рассматриваю.

Меня, девушку, он вскоре сзади, ну и что мне на это – руки у меня в кольцах, кольца вбиты в скалу, мне не дернуться, его пылкость во мне все, надеюсь, перевернет!

Коленька дерет меня сзади и для нас рассевшийся полукругом оркестр упоенно играет. Из семидесяти музыкантов оркестр!

Захваченные нашим сношением, смычками они неистово, от дудения своих труб нездоровыми им вскоре лежать, Коленька не успокаивается, и они в нарастающей вспышке за Коленькой, пожарище у скалы! вспыхнув, загорелось и у огня вид не постный, новыми вспышками он взметается! выбивающийся из сил обладание мною не ослабляет, в бесчинстве фееричной случки гремит остервенелая музыка, я убывающе покрякиваю – приятности не лишено.

Рапсодия пожара посвящается девушке, которой все мало. Мне-то хватит – в невменяемом состоянии у нас не я, а мой Коленька, он мне люб! со мной он бывает груб, но на мне ни царапины, внутри, вероятно, что-то рассечено, но что не видно, тому я не придаю, непомерный у Коли энтузиазм.

От скалы меня откует и на носилки. Меня на них разместит и толчком ноги их на скатывание.

Понесусь на них к равнине, к зазеленевшим садам, одному Коленьке носилки вниз не снести, и он меня так, спортивным спуском. Не старческим же сопровождением под ручку ему меня спускать. Уронил бы он нашу молодость, духом тления ее отравил; в ночном чепце я шамкаю, чтобы Коленька не шумел, мое засыпание ты, Коленька, чем это там покрушил? Пищущей машинкой об стол громыхнул? Взор у тебя, Коленька, мутный. Красненького вина ты испил? Выпившим ты посиди, попечатай, но почему на машинке? с технологиями она соперничества не выдержала и сколько она у нас на антресоли, полвека где-то? Снять и на свалку было бы надлежаще, но ты ее на стол, лист бумаги в нее вворачиваешь, статью на ней думаешь напечатать? А печатать за компьютером тебе… пищу для моего ума я найти не стремилась, но ты, Коленька, ее предоставил и, порассуждав, я не исключено, что разберусь.