Петр Альшевский - Оставь компас себе

Я – Фима-слепец. Ты – то ли парнишка, то ли девчонка. Воспринимаю я нас сугубо отдельно – безотносительно родства примерещившегося.

Обстоятельства чрезвычайные, ну и измышления соответствующие: сознание перекосило, изогнуло, небрежным кивком удостоверяю, что понимание случившегося есть, от утопленном, как о родственнике, горевать нечего, парнишка нарывался и парнишка дождался, парнишку я додавил, и парнишка… ну что я словно заклинаю – парнишка, парнишка, парнишка! Жертва моей самозащиты парнишкой от этого не станет.

Девчонку я кончил. В захвате ее стискивал и трепетно ощутил, что признаки у нее женские.

Прекрати ее убивать, разожми свои руки рычагом того, что она девушка…

Ты, Фея Столовая, меня поучай, но в мои взаимоотношения с девушками не вмешивайся. Полагаешь, быть настолько соединенным с девушкой частенько мне выпадает? метущиеся ягодицы вминаю, ею почти обладаю – мне, слепцу, с женщиной сблизиться, что оренбургскому спринтеру Иникушину зайца обогнать.

Зайцы излавливались в силки, самим Иникушиным установленные; поведую без прикрас – в ловле зайцев Иникушин первейший. В беге с ними наперегонки замыкающий.

Заслонки подняты, к лесистому укрытию зайцы по степи угорелыми чертями, устремившийся за ними Иникушин голову по-бычьи вниз и раскалывайся бок, рвитесь сухожилия! жестокие требования к себе. Зайцам не уступать, здоровье не жалеть, после успеха недостатка в релаксации у тебя не будет, пришедшая завороженность самим собой придавит тебя к постели, и ты сладко потеряешься, наигрываемой на бамбуковой флейте мелодии вневременного достижения мягко улыбнешься, от народа ты далек, от него ты отошел, не простившись, передовицы газет посвящены оренбургскому спринтеру Иникушину. Мне? Поблагодарить за признание зазорным я не считаю. Восхваляемый общественностью, на пьедестал я, пожалуй, взойду. Биографические сведения вам нужны?

Я из Оренбурга, из семьи, промышляющей на рынках, в магазинах – своруют и убегают. Папа мой заглядишься, как бегал! конечно, мои истоки в предприятии нашем семейном – лет с пяти я форму держу.

В невинных годах я отвлекающе соучаствовал. Над прилавком ручкой провел, якобы что-то стянул – бегу я пустым, но за мной бегут, как за вором и, поймав, что говорить, наваривают. Поэтому бежал я изо всех.

Ты, сынок, побеги, побольше торговцев за собой уведи, а мы тут пройдемся, почистим…

Сейчас я с родителями не работаю и вообще практически не ворую. Чем сейчас родители занимаются? Скажу лишь, они не на пенсии.

Покорять стихии, догонять зайцев, захлебывающуюся девушку плотоядно сжимать, она хотела меня убить, а я, Фима-слепец, ее просто хочу. А убил я ее зачем? А что с ней еще делать? Пощупать и отпустить? Она бы вновь на меня кинулась, и мне снова усердствуй, старайся возвратить положение, когда топят не меня, а я – или я, или она. По-иному нам было не разойтись. В воде я наборолся, накружился, выползание на берег безмерной радостью представляю, но с радостью у меня чего-то совсем плохо – мой берег утрачен мной основательно. А слепому искать… слепому, что в воде за жизнь бился и усталостью страшной налился… на берегу у меня Тефтончик. К залаявшему Тефтончику я бы, уже ориентируясь, поплыть попытался. Что же мне для его лая сотворить… замяукать?

Мяукаю. На устах подступившая молитва, но я мяукаю.

Серьзность моего мяуканья ты, Тефтончик, пожалуйста улови.

Я – кот законченный, собак ненавидящий…

Не прижмешь меня лаем – в живых я не задержусь.

Я мяукаю.

Твою задачу ты, пес, осознал?

Мяукаю я по делу, не на уровне бреда, в повседневном общении с тобой я обходился языком человеческим, но меня от тебя забирают, меня вынуждают по-кошачьи, ту девушку я бы по-собачьи; не стремись она меня порешить, мы бы с ней славно оттянулись. А история ее появления в овраге, она какова? в овраг ее скинули с высоты – над ним пролетая. На дельтаплане что ли… а у кого здесь дельтаплан? Ни у кого, но у Васюганских болот, я слышал, с дельтапланами намечалось – всероссийский слет дельтапланеристов. Разносилось у нас, в тревожное умонастроение вводило: тьма дельтапланов, что солнечному свету туча загораживающая, и к почернению движков дребезжание, антихристовой авиации сердцебиение, я бы за ружье и палить, распоясавшихся бесов посильно ликвидировать, а не было ли того?

Того, что я в дельтапланы стрелял?

Я жарил кусок сыра. Он прирос к сковороде, и я чуть-чуть сокреб, покушал, сковороду потом полдня мыл. Тефтончик все пытался ногу мне трахнуть, но сковородой я его не огрел.

А с дельтапланами что? Собачку я не отлупил, а стрельба по дельтапланам, не исключено, что на совести у меня. Тогда выстраивается следующее – выстрел, гибель, месть.

Я разнес кому-то башку, и его подружка вздумала со мной посчитаться, Фиму-слепца наказать – ему она подружка, а меня, роковой для ее возлюбленного выстрел совершившего, другом зовет? удружил я ей, наверное, без кавычек. С возлюбленным тошно, от известия о смерти она весело запрыгала, я понимаю, но меня-то, услугу ей оказавшего, за что убивать? ответ, думаю, в том, что она девушка – восторги перемежаются с сожалениями, разудалая пляска над сжигаемыми фото со слезами в подушку, да будет о ней – мне бы о злободневном, о выкарабкивании своем, овраг мельче не становится, об упирании ногами в дно речи нет, мой всплывший труп хоронить они не побрезгуют?

Вопрос преждевременный. Тефтончик залает, и вы поразитесь, какие у меня гребки, какие запасы, я, Тефтончик, семью тебе заменил, а ты меня оставляешь – путеводно тяфкни, сволочь! В воде я дохожу. Тихо рву на себе волосы.

Тефтончик не лает – ты, Фея Столовая, полай.

Ты лаешь, но твой лай ко мне с неба, и что мне, к небу плыть? благолепно к небу тело вплавь веду. Сплю в обнимку с бабой нынче поутру.

Объятий с меня уже довольно. Она меня обнимала, я ее утопил: в духе нашего времени. На нежность грубостью, но не нежность-то не та – выражение лица отнюдь не кроткое. Про выражение, конечно, не слепцу говорить. Слепцу бы вообще заткнуться и сдохнуть!

Слепец, загнанный беглец, щука щелкнет, и я скопец, не дам я ей поживиться. Руки мне для поддержания себя на плаву, но для прикрытия мошонки руку я выделю.

Удержание я ослабил, вдвое я его и под воду я легко, обоими выгребаю, но перенеся левую на мошонку, мигом сдаю, спускаюсь как на эскалаторе, я не в овраге, я в ванне, и если я без света, открыты ли глаза, закрыты, все равно – свет не включен, в ванну я для умиротворения души и зачем мне свет, о ванне мне разноречиво, но вода теплая, вода бездонная, душа бессонная, вросшей бессонницей она взведена, взведенный курок моей души! возбужденный пенис моего организма! Воспрял он от опасности быть щукой откушенным.