Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 3 [вычитано, современная орфография]

«Егда православныи Архиереи на умовении благочнстия просвешахуся, тогда Мегметие злочестивый тщеславием помрачеся, и тебе кафолическую церковь лукавым церквам уподобляет; виждь имением любителя, иже сих ради неистовство стяжавше и отчаянию вдавшеся; бежи несытыя душе, иже матере своей восточной церкви таковая вменившая, о всеблагий Господь, слава тебе!»

См. том I, стр. 315.

В рукописном сочинении Захарии Копыстенского эта мысль выражена конкретно (части II разд. 12, арт. 3): «Овыи в академиях лютеранских и кальвинскнх, которых снать неровно болш, неж римских, маистрове, философове, докторове всех факультах (sic), мужи суть, признати то мусат и отступникове, оученыи, а еднак то их веры намней не вспомогает, и овшем так многий будучии а так высоцеоучоныи слынучи от них и от нас слышать еретиками быти. Не йдет теды затым, иж латинникове мудростью многою обеитуют, абы и веру правую мети мели». (Рукоп. Румянц. Муз. лит. У. № 425.)

Ещё выразительнее отрицало приходившую к нам с Запада науку киевское церковное братство в послании к царю Михаилу Фёдоровичу от 17 января 1626 года: «Не отпадающе отчаянием милости Божия, и чающе избавления от сицевыя неволи, Божеством церковным съединившеся, мужественне, Богу помогаю(щу), непоколебиме держатися, училище отрочатам православным милостию Божией языка Славеноросского, Еллиногреческого и прочиих даскалов великим иждивением устроихом. Да не от чуждого Источника пиюще смертоносна яда Западные схисмы упившеся и к омрачёно-тёмным римляном уклонятся». (Гл. Архив Ин. Дел, малор. грамоты. № 16.)

С голоса обвинителей православного духовенства, мы повторяем при всяком случае небывалый факт солидарности церкви с казаками. В 1630 году польское войско, подозревая, что казацкая война затеяна и поддерживается монахами, хотело взять приступом Печерский монастырь. Между тем Пётр Могила укрыл в церкви от казаков нескольких знатных шляхтичей. Он послал их к Бутлеру, Жолтовскому и другим начальникам польского войска с уверениями, что сам он Могила беспрестанно подвергается со стороны казачества всякого рода обидам. Кальнофойский в Тератургиме выразил это следующими словами: «...y gdy przełożyli coby za angariae sam (Могила) a prawie codzieû ciężką, biadç od lichych tych ludzi ci erpiał, iakidishonor z nabożną w Chrystusie bracią swą, iakie sługobelgi,iak wiele szkodw dobrach Cerkiewnych poczynionych ponosił, nakoniec iakby eszcze z wiefizora pozuciekali (т. e. что казаки, узнав о вступлении польского войска в Киев, ушли из монастыря, в которого слободке засели было насильственно), sprawili to, iż у J. М. Оуса Archimandrytę naszego z niepotrzebney suspiciey v woyska I. K. M. elibęrowali, ywszelaką securitatem mieyscu świętemu ziednali». (Стр. 319)

Протестантизм встретил в представителях нашего православия такой же дух отрицанья, как и католицизм. В рукописи неизвестного автора, озаглавленной: «Изложение известно от Божественных Писаний Ветхого Закона и Новые Благодати на окоянные и злоименитые Еретики и на многие их Ереси» писанной, судя по некоторым признакам, в 1621 году, сказано: «По воплощении же Слова Божия лета 1500 пришествия изыдоша из уст сатанинских два духа нечистыя, якоже убо Мартин и Кальвин и смутиша царей и королей и всех живущих на земли». (Румянц. Муз. лит. М. № 57.)

К этому широко распространённому слуху подали повод инквизиционные приёмы цензуры, старавшейся приостановить в Польше обличительное действие современной печати. Иезуиты, заручившись цензурной буллой папы Григория XIII, выхлопотали у короля эдикт, в котором сказано: «Кто переводит или приносит в Польшу, читает и хранит книги, запрещённые иезуитами, тот теряет честь, имение и жизнь. Этот эдикт был ничто по польской конституции, но там, где некому было опровергнуть его при содействии достаточной ассистенции, иезуиты нападали на иноверцев, грабили книги и запирали в недоступных подвалах, а иногда просто сжигали. С русскими книгами поступали они так же, как с еретическими, и где только могли, всюду их захватывали; в особенности же преследовали и «подводили под криминалы» сочинения, направленные против папы и унии.

Эта легенда, не встречаемая больше нигде в современных сказаниях, откликнулась в «Истории Руссов» (стр. 48). Неизвестный автор этой замечательной по своему влиянию на украинскую интеллигенцию книги варьирует легенду следующим образом:

« ... перед праздником Воскресения Христова, по всем городам и торжищам продаваемые мирянам обыкновенные на пасху хлебы были под стражей урядников польских. Покупающий пасху униат должен иметь на груди лоскут с надписью: Униат».

Кстати заметить здесь, что в то время пасхальные хлебы не были в повсеместном употреблении в Украине, как ныне. Львовское братство жаловалось патриарху на епископа Гедеона: что он «на Воскресение Христово какой-то хлеб, называемый пасха, по старому еретичеству приказывает освящать». Под «старым еретичеством», очевидно, разумеются те обычаи, которые усвоены русской церковью во времена её упадка. Задачей церковных братств было — восстановить чистоту обычаев православия.

Что касается до знака на лбу и на руке, то подобное клеймо налагалось, с лишком сто лет раньше, в Португалии на жидов, которые, по объявлении им изгнания из королевства, не собрались выехать к назначенному сроку и должны были принять христианскую веру. Оттуда мог дойти до наших грамотеев рассказ и смешаться с народной молвой об унии.

«Боркулабовская Хроника» (Матер. для Ист. Восс. Р. т. І), обвиняет Потея ещё до церковной унии в рукоположении несведущих попов за взятки.

Эти ходячие слухи распространились тотчас же после синода в Берестье Литовском 1596 года. В «Боркулабовской Хронике» находим их неизвестную доселе версию, родственную с версией «Перестороги».

Упадок русской церкви приписывает он тому, что древние русичи «яко ся окрестили, и не училися, только церкви будовали... Прото теперь (продолжает он) школы по всех местех (городах) закладаются, и шпитали будуются, и церкви муруются». О Виленском братстве он пишет: «И в том гонении чим больш гонимы и преследованы были, тым больш моць Божия над ними оказовалася, а братство множилося, школа росла, людей з неи учёных много и казнодеев мудрых выходит».

Так как эта книга весьма редка, то из экземпляра, принадлежащего Румянцовскому Музею, представляю небольшую выписку подлинником: «О огни, первом елементе. Естество легкое, просветительное, гореносное, скороходное, съгревательное, съжигательное, скрозе вся видимая проходительное; которий своей справою, к своему прироженю, все речи материальныи претворяет и незакрытою светлостю сияет, и паки утаителен в всех существах: понеже премудрий Творец силу его разделив и в всяком соуществе и роде положив: в солнца и луне, на звездах, в камени и железе, в дереве и в прочиих видех. Другая стихия воздух; той есть суительнейший и легший от земле и воды; прето на вышшем месте положен, всякое тело объемля; естеством же тонок, прозрочист, скорое движение имеет, от места на место круговидное ношение, переходы творит, горе и долу, налево и право, вънутр и зевнутр. Третяа стихия вода; естеством мокра, тяжка, лацно порушима и горе възносима, прозрачна, по случаю студена и тепла, огневи противна. А иж вода морская слана есть и горка, поведают некотории философы, для того есть такова, поневаж много стоит на едином месте непоступна и недвижима, а до того солнце, оуставично ходячи над морем окиянским, вытягает променьми своими, парею суптелною або мглами, сладость водную. Такъже и дуга часто берет суптельнейшую воду з моря и взносит на высоту и оучиняет облаци дождевныи. Дроузии же физелонци поведают, яко по естеству слана вода морская: абовем, если бы была неслана и так долго стоячи без порушеня на едином место от сътвореня света, тогда бы ся загнила и засмердела, и смрадом своим заразила бы увесь воздух, и живот людский згубила. А с той причины мне ся мнит, иж с прироженя слана есть водная стихия.