Олег Поль - Остров Достоверности

22. Итак, кроме господства доминанты над ее телом, возможно четыре вида порабощения монады монадой: поедание, порабощение личное, земельное и магическое. Нет надобности, чтобы они возникали исторически именно в указанной последовательности. Я не выводил их диалектически, а из полученной метафизическим размышлением картины пытался объяснить свои наблюдения. Оказалось, что если монады суть отдельные центры сил, борьба всех против всех вполне понятна. Естественное стремление каждой монады в отношении прочих — лишить их активности, погасить в них личные желания, распять все их силы на повелениях собственной могучей воли; добиться от них отказа от малейшей надежды на усиление их власти, довести их до мертвого отчаяния, до подавленного безмолвия мысли и воли, чтобы победитель мог бы без трепета, без опасений возмущения наслаждаться полнотой могущества. Стремясь к этой цели, монады расширяют свои знания и развивают в себе новые силы. Самые могущественные монады господствуют над менее сильными, а через их господство — над еще более слабыми. Неутомимо строится иерархия порабощения — строится, потом разрушается смутами, тонет в хаосе и снова строится. Так идет процесс мирового развития, начинающийся в материи и приводящий на своих вершинах к магической борьбе титанов. Так как силы развиваются от сосредоточения на них внимания, то побеждает тот, кто наилучше умеет управлять своим вниманием. Венец, ради которого бьются монады, есть абсолютное могущество активных сил, абсолютное знание пассивных сил и ничем невозмутимое блаженство настроения. Полнота могущества, знания и блаженства — вот та конечная цель, к которой стремится природа. Но эта цель только манит и никогда не достигается. Победитель не может долго властвовать и самая власть не дает успокоения, так как чувство силы отравляется страхом возмущения. Впрочем, иногда победителю удается убедить побежденных, что он побеждает для них, что его победа есть их победа, так как она обеспечивает им могущество. Тогда ненадолго обманутые побежденные существа принимают иго победителя и сами хотят его могущества. Он же наслаждается настроением спокойствия, сопровождаемым идеей всеобщего признания. Это называется славой. Слава — вот наивысшая радость, доступная воинствующей монаде. Кто не может достигнуть славы, должен удовлетвориться случайным и шатким телесным довольством, если ему удается победить.

23. Таким образом, в мире, построенном из обособленных монад, слабые постоянно должны страдать, потому что они побеждаются сильными, сильные должны трепетать в страхе возмущения покоренных и только славные могут ненадолго забыться в опьянении беззаботной радости, обманув и себя и других.

1. Страдания я переживаю тогда, когда ограничивается моя воля. Пусть я испытываю насилие. Оно причиняет мне страдание, если я не могу достаточным усилием преодолеть внешнее насилие, и мое желание уничтожить страдание ограничено. Поскольку монады взаимно ограничивают друг друга, они страдают. Понятие монады влечет за собой понятие страдания. Взаимоограничение монад есть основное зло вселенной. Зло повседневное, как например болезнь, голод, война, смерть есть следствие зла основного и неустранимо до тех пор, пока существует это последнее.

2. Итак, страдание представляет собой необходимое состояние монады, поскольку она ограничивается другими. Более или менее интенсивное переживание чужого насилия или страдание наполняет все время жизни монады, поскольку она есть действующий центр сил. Когда страдание достигает высокой степени, время медленно тянется, когда же страдание почти забывается, заглушенное удовольствием, время летит. Таким образом наблюдение показывает, что имеется тесная связь между страданьем и временем. Для возможности дальнейшего рассуждения надо поближе уяснить эту связь, а чтобы это сделать, надо прежде отдать отчет в том, что же такое время.

3. Время известно монадам только как их переживание. У каждой монады свое время, либо длинно тягучее при ожидании или в бедствии, либо бешено несущееся в радости. Время растягивается и сжимается в зависимости от душевного состояния монад. Мы привыкли мыслить время в виде незримой линии, вдоль которой расположены на всем ее протяжении события, уже заранее накрепко прикованные к своим местам. Эта схема имеет основание в наблюдении действительности. Мы все твердо уверены в невозможности что бы то ни было изменить в прошлом, а факты интуитивного провидения будущего убедительно свидетельствуют о том, что грядущее уже готово. Однако время линия, все части которого могут быть идеально созерцаемы одновременно, тем и отличается от реального времени, что созерцание первого бесстрастно, тогда как реальное время выстрадывается нами. Если я трепещу перед надвигающимся ужасным событием, мой ужас не находится в будущем, он в настоящем, хотя событие еще впереди. Настоящее — это та точка, к которой приковано мое внимание. Если я вспоминаю событие прошлого, устремляя на него свое внимание, я вновь поставляю его в настоящем. Если угодно, внимание можно уподобить лезвию ножа, который болезненно врезывается в будущее. Но в таком случае, оставаясь верным избранному образу, необходимо признать, что это будущее уже готово, и притом лезвий столько, сколько монад.

4. Из всего сказанного ясно, что слову «время» в действительности придается двоякий смысл: математический и динамический. Это два необходимые определения времени. Математическое время становится текучим именно благодаря динамическому изживанию.

5. У каждой монады есть свое отдельное время. Есть столько времен, сколько монад. Бывают разные монады: есть живые, стремительные, бешеные, кипящие жизнью, есть медленные и величественные У людей, существ, волнуемых множеством желаний, очень разное и неровное время. Поэтому, если люди хотят житъ вместе, то им надо как то столковаться и чье-нибудь время взять за образец. Если этот образец засвидетельствует, что прошло очень мало времени, я должен согласиться, хотя бы для меня протекла вечность — и обратно.

6. Можно подумать, что мне кажется, например, что прошло много времени, а на самом деде прошло очень мало. Однако никакого времени самого по себе мы не знаем. Время, существующее «на самом деле» есть ни что иное, как время других монад, которые мною взяты за образец. В качестве таковых должны быть избраны очень флегматичные существа, жизнь которых не богата буйными желаниями и которые, вместе с тем, настолько близки к людям, что последние всегда могут наводить у них справки. Такими существами являются земля и небесные светила. Жизнь земли спокойна и ровна. Движение ее есть видимый символ ее душевного состояния. Это движение люди и принимают за образец. Время, как что-то для меня объективное, имеет смысл лишь как время других монад. Если бы я жил на такой планете, где солнце вечно стояло бы на одном и том же месте на небе, я наверное не имел бы никакого понятия о механическом равномерном времени. Точно также не имел бы я этого понятия, если бы очутился в вихре огненных масс в эпоху образования солнечной системы.