Cake Cat - Багряное Пламя [СИ]

Мы проехали по разоренным улицам Гелема до самой южной его оконечности. Передо мной выросла серая кладка городской тюрьмы, такой же невзрачной, как и всё в этом городе. Не было в ней ничего пугающего и грозного, как это обычно бывает у остальных имперских тюрем, призванных внушить гражданам страх перед законом и доказать своим видом нерушимость правосудия. Одноэтажная серая постройка больше походила на склад, и если бы не забранные решетками полуподвальные окна и стража у окованных железом почти крепостных ворот, именно за склад я бы и принял это место.

Внутри меня встретил подручный Тристана, выдавший большой, больше похожий на кулачный щит, значок с фениксом, на этот раз выполненным искусно и аккуратно, велев не снимать, дабы избежать неприятностей. Сам лорд сейчас отбыл куда-то по своим делам, но решил доверить мне разговор с комитом, передав, что ровно в полночь будет ожидать меня на главной площади города. Откуда взялось такое доверие к моей персоне, я сказать не мог, но Тристан, по всей видимости, сделал какие-то ему одному понятные выводы относительно меня, и потому даже выделил опытного палача. «Для помощи в беседе», как выразился человек Гильдергедорана. Я же, однако, вовсе не желал пытать своего собеседника. По крайней мере, пока. У меня всегда получалось договориться миром, и надеюсь, получится и сейчас.

В просторной камере я обнаружил избитого и едва живого мужчину неопределенного возраста, прикованного к стулу. Неопределенного оттого, что лицо его заплыло чуть более чем полностью: оба глаза представляли собой едва заметные щелочки в оформлении пунцового цвета синяков, волосы сбились кровавым колтуном, а окровавленный рот превратился в месиво из распухших до состояния колбасок губ. Несчастного комита облили холодной водой, и тот, вздрогнув, пришел в себя, попытавшись подняться со своего седалища, но цепи держали крепко, и Сестерций плюхнулся обратно, разразившись едва понятной руганью.

- Оставьте нас, - обратился я к сопровождающим, - если понадобятся услуги палача, я позову.

Когда стражники удалились, и в камере остались только мы вдвоем, комит сплюнул и попытался стереть кровь, капающую изо рта. Но у него, конечно, ничего не получилось.

- Моё имя, должно быть, хорошо известно тебе. Наверняка Корнелий успел отправить вам послание касательно моего отряда.

- Как же, припоминаю, - прохрипел Сестерций, изо всех сил пытаясь открыть глаза пошире и рассмотреть своего собеседника.

Во мне даже на мгновение проснулось нечто похожее на жалость, но я быстро придушил эту маленькую змейку. Комит – мой враг, и без колебаний прикончил бы меня, окажись я на его месте.

- И раз у тебя еще не отбили память, может, расскажешь мне о том, какие же конкретно указания давал стратег?

- А что мне с того будет?

- Легкая смерть, пожалуй, будет достаточно щедрой наградой за эти пустяковые сведения. Могу рассказать о том, как поступят с тем, кто предал веру в Антартеса, но, думается мне, ты и так это прекрасно знаешь.

- Знаю. Но мне нужно твоё слово.

- Считай, ты его получил.

- Поклянись Антартесом! – изо всех сил напрягшись, Сестерций подался вперед, будто надеясь, что таким образом я лучше внемлю его словам. Тонкая нитка крови, текущей изо рта, превратилась в маленький ручеек, но комит не обратил на это никакого внимания.

- Клянусь Антартесом, ты получишь легкую смерть. А теперь – говори.

И пленник рассказал. Так просто всё получилось, что я даже оказался несколько ошарашен количеством информации, обрушившейся на меня. Комит был тем еще трусом, и, узнав его поближе, это стало видно очень отчетливо: Сестерций боялся не просто боли и смерти, как и всё живое в этом мире, он боялся чужой воли и пытался угодить всем, будь то Корнелий, Тристан или его палачи. Ставленник стратега, во всем безропотно следовавший до сей поры его воле, в мгновение ока открестился от своего покровителя и принялся поносить его не хуже Тристана, не так давно расписывающего мне то, каким ему виделся этот «грязный предатель». Комит сдался без боя и тем самым хотел выторговать себе жизнь. Теперь же, увидев, что сотворили фанатичные последователи Антартеса во главе с Тристаном, он жаждал лишь легкой смерти.

- Велено было убить вас всех, как только ваш отряд перешел бы на другую сторону Серебрянки. Чтобы никто не добрался до священного леса.

- Ты видел хоть раз того, кого называют Лесным Царем? Как проходило обращение местного населения? Какие нити связывали вас всех?

- Я ничего не видел, да никогда и не верил в него. Но что я мог сделать? Только исполнял приказы!

Я отчетливо осознавал, что вышел за границы обещанного, и спрашивал уже больше, чем того требовалось, но Сестерций и сам оказался не против поболтать. Его визгливая манера общения уже почти перестала раздражать: он боялся смерти, не мог принять ее, и потому пытался выкупить свою жизнь всеми возможными способами. И я, возможно, даже мог бы поспособствовать этому, сообщив Тристану о том, как комит прозрел в отношении своего лже-бога, и как готов помочь добрым людям в борьбе с заразой Килмара. Мог, но не хотел.

- Все мы исполняем чьи-то приказы. Но кто-то об этих приказах знает больше, а кто-то – меньше. Поэтому я и спрашиваю: а что же знаешь ты?

- Я тогда был еще был кентархом, когда среди избранных было объявлено о пришествии нового бога, - торопливо принялся рассказывать комит, - стратег согнал всех своих офицеров на большую поляну посреди леса. Там всё и произошло: якобы сам Лесной Царь явился к нам. Но я-то ничего не видел. Все вдруг озарилось на пару мгновений странным таким светом, но после – ничего. Остальные тогда бились об землю и плакали, будто ума лишились. Говорили, что узрели самого бога. А мне пришлось всем говорить, будто тоже его видел. Потому как…

- Знаешь, где эта поляна находится?

- Не знаю. Всё в тайне проходило. Только жрецы и стратег об этом месте знали. Остальные там только посвящение проходили. Через них потом и распространялась ересь.

- И через тебя тоже?

- Да, мне пришлось. Но главный здесь, в Гелеме, был преподобный Феокл. Его люди слушались, и впадали в ересь. А тех, кто не выдерживал вида бога и с ума сходил, он у себя в склепе запирал, чтобы они на других не бросались.

Теперь-то кое-что для меня прояснилось. Всё-таки одержимые оказались напрямую связаны с Килмаром, а не с загадочным ядом, о котором я думал вначале. И если сказанное комитом – правда, значит, дела наши совсем плохи. Что это за бог, один вид которого может свести человека с ума? Но более подробной информации выудить из Сестерция не удалось. Он либо не знал, либо не хотел говорить об этом. Но я больше склонялся к первой версии. Речь его постепенно становилась всё более несвязной и быстрой: он страстно хотел жить, и потому готов был рассказать и сделать абсолютно всё. Отчаяние его чувствовалось так явно и остро, что мне даже стало неприятно находиться рядом с ним. Похоже на то, как будто держишь в руках дождевого червя, бешено извивающегося и пытающегося выбраться из губительного тепла твоих ладоней, сжимающихся всё плотнее, дабы удержать его внутри. Но червяк не может знать о том, что скоро будет нанизан на крючок, а потом скормлен рыбам, а комит – знает, и оттого бьется всё более отчаянно.