Екатерина Кинн - Стрела и пламя [сборник]

Но он не был отшельников, и кровь его кипела, а естество восставало от одного вида красавицы, она же улыбнулась и сделала жест, который в танце означает желание. Он хотел подняться с подстилки, на которой еще час назад намерен был умереть, уморивши себя голодом. Но она оказалась совсем рядом и опустилась наземь с изяществом танцовщицы.

Ее руки скользнули по его груди, огладили бедра и распустили пояс. Все пропало, кроме ее темного силуэта, отблеска луны в ее глазах и темного, мощного желания. Дурьодхана схватил ее за плечи, чтобы перевернуться, подмять ее под себя и утолить желание. Но женщина уперлась рукой ему в грудь — она была сильна, нечеловечески сильна, она сумела удержать его и опрокинуть на спину. Рука ее между тем раздвинула складки дхоти и обнаружила там предмет, заслуживающий названия «быка» — в девять пальцев длиной, с круглой головкой, твердый и готовый к действию.

Все исчезло, кроме ее темного силуэта, отблеска луны в ее глазах и темного обжигающего вожделения. Он сопротивлялся, пытаясь сомкнуть объятия, а она опиралась на его руки для равновесия, опускаясь прямо на мужской стержень, без всякой подготовки или помощи. Он едва сдержал рвущийся из груди крик, когда она приняла навершие. Ее естество было тугим и влажным, она приподнималась и раскачивалась, плотно обхватывала его и отпускала, ее жар и влага сменялись холодным воздухом, и от каждого движения по телу Дурьодханы пробегала мучительно сладкая волна. Он подался ей навстречу, но она уже приподнималась. Он попробовал снова, но она не подчинялась, каждое новое ее движение только дразнило его еще больше.

Женщина улыбалась, закрыв глаза. Она выпрямилась, отклонилась назад и обхватила свои груди руками, стиснула соски пальцами, подергала, подразнила каждый длинным, заостренным ногтем. Не переставая при этом двигаться, безразличная к его стонам и просьбам, словно Дурьодхана был просто подставкой или опорой для нее. Он бросил попытки взнуздать ее и потянулся рукой к ее животу, чтобы хоть как-то отвлечься от нарастающего нестерпимого желания, которому все не было выхода. Он слышал, как звенели ее браслеты, слышал свой крик. Дурьодхана потерял разум, он весь состоял из одного торчащего измученного стержня, который охватили так нестерпимо плотно… В чувство его привел звонкий шлепок. Горячий шлепок. Женщина крепко ударила его еще раз, по другому бедру. Она оседлала его снова, но теперь спиной к нему, выпуклые тяжелые ягодицы колыхались перед его глазами, ритмично подрагивали. Бездумно повинуясь шлепкам, он согнул ноги в коленях и развел пошире, давая ей опору. Теперь он был колесницей, которой правила наездница без всякой жалости, шлепая и щипая его за ягодицы при любом неповиновении. И они пустились вскачь. Женщина без устали ласкала между ног и оглаживала груди. Дурьодхана сбился со счета, сколько раз ее била дрожь блаженства, он чувствовал, как она пульсировала вокруг него и замирала на несколько мгновений, едва давая ему отдышаться. Но каждый раз, когда он сам готов был излиться, она заводила руку назад, под себя и пережимала его у основания так, что искры сыпались из глаз, и начинала свой танец заново. Когда она поворачивала голову, чтобы взглянуть на него, Дурьодхане всякий раз мерещилось, что у нее другое лицо — он узнавал танцовщиц и служанок, даже собственную жену. Он утратил всякое понимание, где находится и с кем, но тут она снова обернулась — у нее было лицо Драупади на этот раз, и Дурьодхана закричал.

И сразу ощутил холод и пустоту.

Женщина встала, словно и не соединялась с ним только что, и теперь стояла рядом, равнодушно поправляя ожерелье. Дурьодхана сел, тяжело дыша. Эта безумная скачка вымотала его, он и не подозревал, что женщина может так измотать мужчину на ложе страсти. Ложе, впрочем, этой страсти не перенесло — подстилку разметало, циновка топорщилась лопнувшими волокнами. Дурьодхана поднялся, поправляя дхоти и, затягивая пояс, замер. Небо не было черным. На небе не было луны. Женщина потянулась всем телом, перебросила через плечо верхний конец своего скудного одеяния и взяла Дурьодхану за руку. Он напрягся, но она всего лишь повела его за собой в этом чужом лесу темных силуэтов и теней.

Черные деревья расступились, и перед ними открылась обширная долина. Черные скалы тут и там прорастали из нее, словно колонны, подпирающие бледное светящееся небо без луны и звезд, у их подножия текли реки пламени. Видно было ясно, как в начале летних сумерек. Дворец высился посреди долины, сотканный из мерцающего серебра, застывшего пламени и теней. Дурьодхана оглянулся — деревья позади сливались в темную стену, и он не нашел бы пути назад. Впрочем, он слыхал, что в царстве асуров нельзя вернуться тем же путем, которым пришел.

Женщина так и вела его за руку, иногда оглядываясь. В ее темных глазах по-прежнему отражалась луна второго мира, мира людей. Они перешли поток ало-золотого огня по выгнутому железному мосту. Драгоценный металл холодил босые ноги, как будто жар пламени не доходил до него.

Сначала Дурьодхана увидел три очага, в которых горело священное пламя, и брахманов над ними. Это было такое обыденное зрелище — брахманы, совершающие яджну, что он не сразу увидел их тилаки — черные. Асуры. Они стояли неподвижно — воины в черных одеждах, украшенные ожерельями и браслетами из черненой меди и бронзы, брахманы в белых уттарийях и царь в высокой серебряной короне. Женщина отстала и остановилась на вымощенной мерцающим камнем дорожке. Дурьодхана оглянулся на нее — она сливалась с тенями, погружаясь в них, последним скрылось ее лицо — улыбающееся, спокойное, с отблеском нездешней луны в глазах.

Тут в голове у Дурьодханы настало прояснение и он понял, что это и к чему — очаг, яджна, посланница-Критья… Он остановился напротив царя, вскинув голову.

— Приветствую тебя, о бык-бхарата! — сказал царь асуров и сложил руки перед лицом, приветствуя его.

Дурьодхана кивнул в ответ. Они призвали его сюда, значит, он был им зачем-то нужен.

Ему было не по себе среди такого количества вооруженных воинов — почти голым, без оружия. Казалось, что кто-то целится в спину.

Асуры стояли молча, неподвижно, только в их глазах отражалось пляшущее пламя.

Царь заговорил снова:

— О надежда рода бхаратов! Ты всегда окружен героями и теми, кто велик душою! Не делай поспешного шага! Зачем ты постом изнуряешь себя? Ведь тот, кто себя сбивает, становится посмешищем для других и, лишаясь доброго имени, падает вниз. Оставь свое намерение, о царь. Оно несет ущерб твоей добродетели, здравому смыслу и благоденствию, сводит на нет твою славу, доблесть и стойкость и вызывает радость врагов. Услышь, о каурава, правду о своей небесной сущности и происхождении и собери свое мужество!