Екатерина Кинн - Стрела и пламя [сборник]

Арджуна рассмеялся, разметав ливень черных стрел, пущенных асурами. Ведь это и был тандава, священный танец Шивы, танец разрушения. Битва была музыкой, и битва была танцем. Ему казалось, что он мог бы пребывать так вечно — отражать потоки сил, пускать стрелы в цель, находить слабые места и пробивать их. Тетива Гандивы пела под его руками.

Внезапно золотой свет затопил воды океана, и они вспыхнули, слепя глаза, — то колесница Сурьи опускалась за горизонт, и не угас еще последний золотой блик на пенных гребнях волн и последний отблеск на высоких облаках, как Арджуна опустил свой лук и протрубил в Девадатту, возвещая окончание битвы.

Подножие стены было усыпано мертвыми телами. Ворот не было больше — привратные башни обрушились, между грудами щебня зиял пролом. Матали направил колесницу туда. Колеса не касались земли — иначе проехать было бы невозможно.

Отовсюду в павшем городе слышались вопли женщин, подобные крикам чаек, но не только жены оплакивали своих мужей — Арджуна увидел асура с залитым кровью лицом, который обнимал мертвую женщину, пронзенную стрелой, ее черные с алыми прядями волосы мели пыль, рука и в смерти сжимала сильно изогнутый лук.

— Ты печален, о Дхананджая [11] Дхананджая, Виджая — имена Арджуны («Завоеватель Богатств» и «Победитель»). ? — спросил Матали, не оборачиваясь.

— Да. Нет битвы, что не обернулась бы горем и слезами, о Матали, и оттого мне нет радости в битве, а ведь я рожден кшатрием, стрелком из лука… Лучше бы мне родится брахманом, или вайшьей, или охотником-киратой — но не воином, отнимающим жизни! Я надеялся, что в битве с асурами я обрету подобающее кшатрию спокойствие и радость, но получилось наоборот. Я вижу, что слезы асуров так же солоны, как слезы людей и дэвов. Вот что печалит меня, Матали.

Матали обернулся.

— Выслушай меня, о Дхананджая, как воин должен выслушать колесничего с его советами. Ты — величайший из живущих ныне воинов, превыше даже великого Бхишмы и наставника Дроны, ибо ты способен на сострадание к врагам. Ты знаешь себя и знаешь врага — но, зная врага, ты знаешь и его боль.

— Скажи мне, Матали, почему ниватакавачи, обретя неуязвимость, стали причинять страдания другим — так что моему отцу Индре пришлось отправить меня убивать их. Почему мне пришлось убивать их, о Матали?

Арджуна говорил — и сквозь облик залитого кровью города проступали обгорелые деревья, выжженная земля и печальное лицо Читралекхи.

— Потому что они не вняли словам мира, о Виджая! Решив, что раз нет силы, которая остановит их, то им можно все. Гордыня их росла, и вот — ты положил ей предел.

— И это напоминает мне о Дурьодхане и Кауравах, — проговорил Арджуна. — О моих двоюродных братьях, которых мне, быть может, тоже придется убивать…

Наутро город был пуст, словно выметен, и сиял безмятежной красотой, будто и не было никаких асуров в непробиваемых панцирях. Матали повернул коней павлиньей масти вверх, к границе между океаном и небом, и кони, вырвавшись из плотного мира рыб и макар, вознесли колесницу Индры к вратам Хираньяпуры. Той же была судьба парящего в небесха города из золота и хрусталя, что и у подводного брата его — построенный дэвами, ныне был он во власти асуров, и человек собирался совершить то, что не под силу было ни дэвам, ни гандхарвам, ни нагам — ибо милостью Брахмы неуязвимы были для них обитатели Золотого города небес.

Колесница катилась по мягко сиявшим улицам Хираньяпуры. Следы вчерашнего боя исчезли — ни крови на мягко сияющих камнях, ни вывороченных стрелами внутренностей, ни сломанного оружия. И никаких следов асуров. Дайтьи и данавы, захватившие этот город и обжившие его под себя, исчезли, словно сметенные порывом ветра. Ни живых, ни мертвых, ни рыдающих вдов…

Дворец, окруженный жемчужным сиянием, словно бы парил в облаках, и был прекрасен так, что слезы наворачивались на глаза — он был соткан из переливов света и серебряного блеска, окружен зеленью садов, и сладкий тревожный аромат цветущих деревьев плыл сквозь распахнутые ворота. Матали остановил колесницу у подножия лестницы. Арджуна спрыгнул с колесницы и тут увидел, что на верхней ступеньке кто-то сидит. Он сделал Матали знак оставаться на месте и стал подниматься.

Странно было ставить ноги в потертых кожаных туфлях на мерцающие ступени, но из таких странностей и состояло пребывание смертного в Сварге. Асур с верхней ступеньки поднял голову и посмотрел на Арджуну пронзительными угольно-черными глазами. Он был сед, белоснежные волосы и борода покрывали его грудь и плечи, но руки и лицо были молодыми. Он опирался на резной черненый посох, и белая утарийя ниспадала с его левого плеча поверх черного одеяния. Несомненно, это был асур — но это был брахман, и Арджуна почтительно сложил руки и поклонился, приветствуя его.

Он не ожидал благословения от асура, но странный этот черно-белый брахман поднял руку и произнес:

— Долгой жизни тебе, о сын царя дэвов.

Арджуна выпрямился. Сто вопросов вертелись у него на языке, но брахман опередил его.

— Я Шукрачарья, наставник асуров, — сказал он. — Ты, о пурандара [12] Пурандара — разрушитель городов, один из эпитетов Индры. , хочешь спросить, что делаю я в этом городе, отнятом у моего народа?

Арджуна кивнул. Он слышал, конечно же, слышал о наставнике асуров, сыне риши Бхригу, который родился еще в те времена, когда не было ни дэвов, ни асуров, ни дайтьев, ни данавов, и мир лишь приобретал свой облик.

— Я ищу ответ на один вопрос, о воитель. Ищу корень, из которого растет злая судьба моего народа. Возможно, я нашел его. — Шукрачарья умолк, глядя мимо Арджуны и хмуря черные брови. И вдруг спросил: — Хочешь ли ты быть бессмертным, юноша?

— Я бессмертен, — ответил Арджуна.

Шукрачарья запрокинул голову и расхохотался.

— Прости, — проговорил он, смахивая выступившие от смеха слезы. — Всю жизнь живу среди могущественных асуров, более всего на свете желающих обрести бессмертие — и вдруг какой-то смертный мальчик утверждает, что он бессмертен и не желает награды дэвов!

— Но, гурудэв… — нерешительно начал Арджуна, не вполне уверенный как обращаться к врагу дэвов.

— Ачарья, — поправил тот.

— …ачарья, — повторил Арджуна. — Моя душа проживет много жизней и в конце концов я достигну освобождения, чтобы соединиться с изначальным атманом — разве это не бессмертие?

— Твой разум угаснет, память рассеется, тело станет прахом — разве это бессмертие?

— Все это останется здесь, в мире сансары, когда я покину его. Из этого состоит мир, о наставник асуров! Но мы вышли из атмана и стремимся к нему, высшему и беспредельному.

— Прекрасно! — Шукрачарья воздел вверх палец. — Ты хорошо слушал своего наставника и его слова вошли тебе не только в уши, но и в сердце. Мои же ученики, увы, выслушивали эти рассуждения, кивали и устремлялись за бессмертием. Они совершали страшные аскезы, они просили у Брахмы и Шивы исполнения самых хитроумных желаний, стараясь заклясть свою смерть.