Майкл Крайтон - Стрела времени - английский и русский параллельные тексты

“That is a matter of his honor,” Sir Daniel said. “His prickly honor. Certes, he would disband it, if he could. But he does not dare. And herein lies your hazard.”

— И сэр Оливер?

— Он знает, что ему предстоит жестокое сражение с Арно.

— И все же он устраивает турнир...

— Это вопрос его чести, — ответил сэр Дэниел. — Его непреклонной чести. Конечно, он отказался бы от него, если бы смог. Но он не посмеет. И тут-то и кроется опасность для тебя.

“My hazard?”

Sir Daniel sighed. He began pacing. “Dress you now, to meet my Lord Oliver in proper fashion. I shall try to avert the coming disaster.”

— Для меня?.. — У Криса отвисла челюсть.

Сэр Дэниел вздохнул и прошелся по комнате.

— Теперь одевайся, чтобы предстать перед моим лордом Оливером в подобающем виде. А я попытаюсь предотвратить грозящее тебе несчастье.

The old man turned and walked out of the room. Chris looked at the boy. He had stopped scrubbing.

“What disaster?” he said.

Старик повернулся и вышел из комнаты. Крис посмотрел на мальчика. Тот наконец-то перестал тереть его мочалкой.

— Какое несчастье? — спросил Крис.

33:12:51

It was a peculiarity of medieval scholarship in the twentieth century that there was not a single contemporary picture that showed what the interior of a fourteenth-century castle looked like. Not a painting, or an illuminated manuscript image, or a notebook sketch—there was nothing at all from that time. The earliest images of fourteenth-century life had actually been made in the fifteenth century, and the interiors—and food, and costumes—they portrayed were correct for the fifteenth century, not the fourteenth.

Одной из особенностей истории Средневековья, разрабатывавшейся в двадцатом столетии, было то, что до нашего времени не дошла ни одна подлинная картина, которая достоверно изображала бы интерьер замка четырнадцатого века. Ни произведения живописи, ни иллюстрации к рукописной книге, ни наброска в чьей-нибудь записной книжке — с тех пор не сохранилось ничего. Самые ранние изображения, относящиеся к четырнадцатому веку, фактически были сделаны в пятнадцатом столетии: интерьеры, продукты, одежды, которые на них запечатлены, соответствуют именно пятнадцатому, а не четырнадцатому веку.

As a result, no modern scholar knew what furniture was used, how walls were decorated, or how people dressed and behaved. The absence of information was so complete that when the apartments of King Edward I were excavated in the Tower of London, the reconstructed walls had to be left as exposed plaster, because no one could say what decorations might have been there.

В результате никто из современных ученых не знал, какой тогда пользовались мебелью, чем украшали стены, как одевались и вели себя люди. Отсутствие информации было настолько полным, что, когда в лондонском Тауэре восстанавливали после раскопок апартаменты короля Эдуарда I, реставраторы оставили воссозданные стены покрытыми голой штукатуркой, потому что никто не мог сказать, каким могло быть там художественное оформление.

This was also why artists' reconstructions of the fourteenth century tended to show bleak interiors, rooms with bare walls and few furnishings—perhaps a chair, or a chest—but not much else. The very absence of contemporary imagery was taken to imply a sparseness to life at that time.

По той же самой причине художники, пытавшиеся воссоздать в своем творчестве жизнь четырнадцатого столетия, постоянно тяготели к изображению суровых интерьеров, комнат с голыми стенами и скудной обстановкой — кресло или сундук, но, пожалуй, ничего сверх того. Само по себе отсутствие подлинных иллюстративных свидетельств было принято за молчаливое признание скудости жизни того времени...

All this flashed through Kate Erickson's mind as she entered the great hall of Castelgard. What she was about to see, no historian had ever seen before. She walked in, slipping through the crowd, following Marek. And she stared, stunned by the richness and the chaos displayed before her.

Все эти мысли промелькнули в сознании Кейт Эриксон в тот самый момент, когда она вступила в большой зал замка Кастельгард. То, что она собиралась увидеть, никакой историк не видел когда-либо прежде. Она шла, пробираясь сквозь толпу вслед за Мареком, и смотрела во все глаза, ошеломленная беспорядочной роскошью, окружавшей ее.

The great hall sparkled like an enormous jewel. Sunlight streamed through high windows onto walls that gleamed with tapestries laced with gold, so that reflections danced on the red-and-gold-painted ceiling. One side of the room was hung with a vast patterned cloth: silver fleurs-de-lis on a background of deep blue. On the opposite wall, a tapestry depicting a battle: knights fighting in full regalia, their armor silver, their surcoats blue and white, red and gold; their fluttering banners threaded with gold.

Большой зал искрился, подобно гигантскому драгоценному камню. Солнечный свет струился через высокие окна на стены, и в его лучах мерцали шитые золотом гобелены, отбрасывая блики на окрашенный алым и золотым потолок. На одной из боковых стен висело огромное полотнище: серебряные лилии на темно-синем фоне. Противоположную стену украшал гобелен, изображавший битву: сражавшиеся рыцари при всех регалиях, в серебряной броне, синих с белым и алых с золотом плащах, с развевающимися шитыми золотом знаменами.

At the end of the room stood a huge ornate fireplace, large enough for a person to walk into without ducking, its carved mantelpiece gilded and shimmering. In front of the fire stood a huge wicker screen, also gilded. And above the mantel hung a patterned tapestry of swans flying on a field of lacy red and gold flowers.

В дальнем конце зала располагался огромный искусно изукрашенный камин, настолько большой, что туда вполне мог, не пригибаясь, войти человек; резная позолоченная каминная решетка сверкала в дневном свете. Пылающие поленья заслонял большой позолоченный плетеный экран. А над каминной доской висел еще один гобелен: летящий лебедь на фоне кружевных алых и золотых цветов.

The room was inherently elegant, richly and beautifully executed—and rather feminine, to modern eyes. Its beauty and refinement stood in marked contrast to the behavior of the people in the room, which was noisy, boisterous, crude.

Помещение, бесспорно, было изящно, богато и красиво оформлено и, на современный взгляд, казалось даже довольно женственным. Но красота и оформление пребывали в резком контрасте с манерами собравшихся там людей, которые вели себя шумно, грубо, можно сказать, неистово.

In front of the fire was laid the high table, draped in white linen, with dishes of gold, all heaped high with food. Little dogs scampered across the table, helping themselves to the food as they liked—until the man in the center of the table swatted them away with a curse.

Перед камином стоял высокий стол, накрытый белым полотном, уставленный золотыми блюдами, на которых громоздились груды пищи. На столе крутились несколько маленьких собачек; они, как заблагорассудится, хватали все, что хотели, пока человек, сидевший во главе стола, не принялся с проклятьями гнать их прочь.

Lord Oliver de Vannes was about thirty, with small eyes set in a fleshy, dissolute face. His mouth was permanently turned down in a sneer; he tended to keep his lips tight, since he was missing several teeth. His clothes were as ornate as the room: a robe of blue and gold, with a high-necked gold collar, and a fur hat. His necklace consisted of blue stones each the size of a robin's egg. He wore rings on several fingers, huge oval gems in heavy gold settings. He stabbed with his knife at food and ate noisily, grunting to his companions.

Лорду Оливеру де Ванну было около тридцати лет. С его мясистого лица, на котором можно было прочесть ничем не сдерживаемую склонность к беспутству, смотрели маленькие глазки. Его рот был постоянно искривлен в глумливой усмешке; тем не менее он старался держать губы сжатыми, поскольку у него не хватало нескольких передних зубов. Его одежда была столь же роскошна, как и убранство комнаты: синяя с золотом мантия с высоким золотым воротником и меховая шапка. На шее висело ожерелье из голубых камней, каждый размером с воробьиное яйцо. На нескольких пальцах у него были перстни: огромные овальные драгоценные камни в тяжелых золотых оправах. Он ткнул ножом в одно из стоявших подле него блюд, подцепил кусок чего-то и принялся шумно жевать, что-то невнятно говоря при этом своим соседям.