Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Голованов, обычно насыщающий оркестр полным звучанием, на этот раз снимает его до мецца воче. Квартет второго акта — шедевр вокального творения — звучит как единый гармонический аккорд. В музыке на аллегро-модерато снова слышна тема Марфы.

«Ну что ж, просите дорогого гостя в избу войти», — словно пробудившись от очарования гармонично окончившегося квартета, поет Максим Дормидонтович.

В антракте Михайлову очень хочется зайти к Антонине Васильевне, поблагодарить, но он по себе знает, как отвлекают посетители от сосредоточенности, в которой продолжает жить актер до окончания оперы.

В четвертом акте Нежданова своим мастерством и несравнимым инструментальным и вместе с тем наполненным мельчайшими оттенками человеческого переживания голосом заставляет забыть и широкие плечи, и не девичью уже фигуру: она кажется Максиму Дормидонтовичу тоненьким надломленным цветком.

«Я слышала, сказали государю, что будто бы испортили меня, все это ложь и выдумка!..»

Сцена Марфы с Грязным и следом квинтет с хором проходят на каком-то особом подъеме. Из всех уголков, видимых, конечно, только артистам, торчат головы электроосветителей, бутафоров, рабочих сцены, костюмеров. Все хотят увидеть, запомнить спектакль с участием Антонины Васильевны Неждановой. После финальной ноты арии, которая несравнима ни с какими инструментальными звуками, зал долго не может успокоиться. Нежданова навсегда остается любимицей в благодарных сердцах слушателей.

— Гордость русского искусства, — говорит гример Александр Иванович, собирая со стола парики Михайлова. — И хоть возраст уже почтенный, но звезда звездой так до конца и останется.

— Одним словом, чудо! — определяет находящийся тут же костюмер Платоныч.

— К Антонине Васильевне-то зайдете? — как бы между прочим спрашивает гример.

— А удобно ли? — советуется Максим Дормидонтович.

— Не зайти неудобно!

Несколько лет уже Максим Дормидонтович в театре и все еще не изучил всех театральных условностей. Он быстро заканчивает переодевание и спускается на этаж, где помещаются гримировальные комнаты солисток оперы. Антонина Васильевна еще не ушла, она отдыхает, сидя на кушетке. Тут и главная костюмерша Анна Гавриловна, и еще какая-то незнакомая женщина. Увидев Максима Дормидонтовича, они удаляются.

— Спасибо вам, дорогой Максим Дормидонтович, — говорит Нежданова. Михайлов растерянно молчит: ведь именно эти слова он хотел сказать ей, а получилось, что не успел. И он прямодушно рассказывает ей свои сегодняшние впечатления, не в силах сдержать своей радости.

— Я так волновался, что был не в образе и, наверное, мешал вам…

— И все же, видимо, вы волновались не больше меня, — с улыбкой говорит Антонина Васильевна.

— Вам ли волноваться, с вашим голосом, школой, опытом? — удивляется Михайлов.

— А творческое волнение? Ведь без него существо наше было бы пустой коробкой, — шутит Нежданова. — Конечно, бывают и другие волнения… Однажды на «Царской невесте» я так волновалась, что ноги подкашивались… и вместе с тем счастлива была безмерно. Садитесь, расскажу, — говорит она просто. Заметив, что Максим Дормидонтович собирается присесть возле двери, жестом приглашает его к себе на кушетку, потом долго молчит, машинально перебирая в руках лорнет. Актриса, она и вспоминает не просто, а словно переживает все вновь. На нее падает мягкий свет лампы, и Максим Дормидонтович замечает, как ее усталое, постаревшее лицо молодеет, а на щеках выступает бледный румянец.

— В 1920 году Алексей Максимович Горький пригласил меня в Колонный зал на митинг-концерт. Там я впервые слушала выступление Владимира Ильича Ленина. Потом вместе со всем залом аплодировала, кричала. Силу речи Владимира Ильича передать невозможно, мне кажется, если бы он позвал, я пошла бы за ним на баррикады и умерла бы там, прославляя, что он живет на земле. Подобное ощущали, наверное, все, потому что таких оваций Колонный зал еще не слышал…

В концерте, который состоялся после митинга, выступала и я, а потом Алексей Максимович познакомил меня с Владимиром Ильичей и Надеждой Константиновной, они оба очень тепло говорили со мной. Владимир Ильич попросил меня еще спеть, что я и выполнила с огромной радостью. Я пригласила Владимира Ильича приехать послушать меня в опере, он обещал. И подумать только, занятый великими государственными делами, он все же сдержал слово и приехал на «Царскую невесту», прослушал два акта. Это было настоящим праздником для всех участников спектакля, а для меня — вдвойне…

Домой Максим Дормидонтович возвращался пешком. Рассказ Неждановой явился для него как бы венцом вечера. Мысли одна ярче другой толпились в его разгоряченной голове, с грустью думалось о прошлой жизни и с радостью о поворотном ее этапе. Ведь могло случиться и так, что театр, музыка — все прошло бы мимо…

Дома — приятная неожиданность: его ждали земляки из Кольцовки, родные люди…

Когда вся семья и гости сидели за столом, а дед Никифор с усердием потчевал мочеными яблоками из колхозного сада, по радио объявили Указ о награждении Максима Дормидонтовича орденом Трудового Красного Знамени и присвоении почетного звания Заслуженного артиста РСФСР.

Все стали обнимать певца, а дед Никифор, прослезившись, заключил эту торжественную часть словами:

— Вот тебе и Максимка, четырнадцатый рот в семье!

Максим Дормидонтович принял высокую правительственную награду как знак особого доверия к нему и признания его возможностей в будущем, считая, что его настоящая жизнь в искусстве, в сущности, еще только началась.

«Дорогие мои земляки, односельчане!

Совсем уже собрался к вам — и вдруг поездка на флот, сначала на север, потом на юг.

Мне и раньше приходилось бывать у моряков, но сейчас как-то особенно мы с ними близко сдружились. Народ это все замечательный, культурный, грамотный и музыкальный!

Выступал я в Домах офицеров, матросских клубах, прямо на палубах кораблей. В свободное время слушал самодеятельность. И, должен сказать, радовался. Выходит такой белобрысенький матросик, вроде нашего Пашки Степурина, и читает монолог Гамлета. Ведь я и мои сверстники в его возрасте и слова-то такого не знали! Или тут же другой закатил на сорок минут «Балладу о крейсере «Варяг» — своего сочинения.

А певцы!.. Тут тебе и русская песня, и ария из оперы «Дон-Кихот», исполненная на итальянском языке!

Обратил я внимание и на то, как люди относятся к доверенным им кораблям, радеют за все, как за самое дорогое.

Пробегает по палубе матрос и вдруг останавливается: обшлагом своей форменки быстро «надраивает», по-нашему, начищает, не совсем ярко горевшую, как ему показалось, медную ручку двери и бежит дальше.