Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Памятник Пушкину. Еще в детские годы Максима пленяла музыка строф пушкинской «Полтавы», недаром он и читал ее всегда нараспев. С произведений великого Пушкина началась и творческая жизнь его в Большом театре…

«Но пора и домой, — спохватился Максим Дормидонтович. — Наверно, заждались!»

Александра Михайловна открыла дверь, едва только муж попытался вставить ключ в замочную скважину. Она уже начала волноваться: не случилось ли что, в одиннадцать часов позвонил, что скоро будет, а теперь уже два часа ночи…

По раскрасневшемуся лицу и выбившимся из-под шляпы волосам было заметно, что он необычно возбужден. Она подумала: «Вот я ему сейчас задам!» — но, заглянув в его глаза — ясные, счастливые, — смягчилась и полным любопытства голосом попросила:

— Ну, иди же скорей, чайку выпей. Да расскажи, что случилось?..

Вся семья собирала Максима Дормидонтовича в Кремль на прием, в гости к руководителям партии и правительства.

На улице с ним встречались какие-то незнакомые люди, здоровались. Один старичок даже остановил его, наговорил кучу комплиментов и спросил:

— Куда это вы, Максим Дормидонтович, идете и вроде спешите?

— В гости!

— А-а! — протянул старичок.

— В Кремль, — сорвалось у Михайлова.

— О-о-о! — послышалось в ответ.

Максиму Дормидонтовичу казалось, что все проходившие по улице направлялись туда же, куда шел и он. Около кремлевских ворот это, пожалуй, и было так: вереница машин, поток людей… Проходя мимо часового и группы стоявших около него офицеров, Максим Дормидонтович хотел достать документы, но один из офицеров сказал: «Проходите, проходите, пожалуйста, товарищ Михайлов!»

Это было неожиданно, лестно и даже как-то тревожно…

Поднявшись по широкой мраморной лестнице и очутившись в громадном, сверкающем огнями люстр зале Большого кремлевского дворца, он невольно остановился, чтобы окинуть взглядом окружающее. В зале было полно народу, кругом царило оживление, непринужденное веселье, слышался смех. Среди присутствующих много знакомых по фотографиям в журналах, газетах и по кинокартинам — героев труда, передовиков сельского хозяйства, ударников производства, ученых, писателей, артистов, композиторов, военных. Добрая половина присутствующих — депутаты Верховного Совета, участники только что закончившейся сессии.

«Какая великая честь, — думал Максим Дормидонтович, — быть здесь, среди этих людей!»

Вскоре все заняли места за большими накрытыми столами, расставленными в зале. В центре за столом — руководители партии и правительства. После здравицы в честь великого советского народа, в непринужденной, почти семейной обстановке начался концерт. Выступающие выходили на небольшую эстраду, а потом возвращались на свои места, к столам.

Максима Дормидонтовича спросили, не споет ли он?

Когда входил в Кремль, думал, что не сможет вымолвить и слова, не то, что петь, а теперь почувствовал такой душевный подъем, что неудержимо захотелось излить свою душу в песнях, высказать в них благодарность партии, правительству и всему советскому народу за свою новую жизнь, за счастье и радость трудиться на благо народа.

Объявление в выступлении солиста Большого театра Михайлова присутствующие встретили аплодисментами.

«Наверное, думают, что это еще за Михайлов?» — пронеслось в голове у Максима Дормидонтовича, когда шел к эстраде. Воротничок рубашки вдруг стал тесен, беспокойное сердце гулко застучало… Но взгляд поймал доброжелательные улыбки, и все стало на место. Он запел.

Никогда еще за всю свою жизнь он не вкладывал в пение так всего самого себя, как в этот вечер, ставший для него одним из самых значительных.

После арий ему захотелось спеть чувашскую народную песню и рассказать в ней собравшимся здесь людям о том, как прекрасен стал его край, до революции глухой, презираемый и темный. Певец замялся, высказал свое намерение ведущему концерт, и тот сразу объявил: «Чувашская народная песня…»

Когда Максим Дормидонтович пел эту песню, ему показалось, что вместе с ним поют его земляки — Мартыныч, кузнец Харитон, слышался ему глухой бас деда Михайлы. Пусть они не дожили до этого дня, но живет их племя, их песня, цветет их край. В ликующем гимне новой жизни звучит голос свободного счастливого человека, хозяином идущего по родной земле…

То ли сама песня, то ли исполнение ее так понравились слушателям, Михайлова заставили повторить ее, а когда он кончил петь, все дружно аплодировали.

Как с большого праздника Максим Дормидонтович возвращался домой. Небо прояснилось, вызвездило. Выпавший снежок прихватило морозцем, и он приятно похрустывал под ногами. Хорошо было пройтись по задремавшим улицам города!

Вновь и вновь, одна за другой, оживали картины прошедшего вечера, знакомые лица. Сколько, оказывается, у него друзей! В Ташкенте, в Якутске, на Дальнем Востоке!

Вспомнился большой разговор об искусстве, в котором приняли участие руководители государства, и Максим Дормидонтович понял, какое огромное значение придается музыке в воспитании советских людей, как велика честь быть в семье деятелей искусства в наше необыкновенное время!

На Москворецком мосту, оторвав взгляд от незамерзшей реки, в которой отражались звезды, он посмотрел на небо.

Большая Медведица! Об этом созвездии когда-то ему рассказывал Мартыныч. На ковш Большой Медведицы смотрел Максимка, когда прилег отдохнуть у стога сена, направляясь в Казань, и с надеждой спрашивал: «Ну, скажи, что меня ждет впереди?»

Звезды молча мигали в ответ.

Ночью, в садике, решая вопрос о новом открывающемся в его жизни пути, он снова обращался взором к этому ярко сиявшему созвездию. «Что же делать? Сумею ли оправдать доверие?»

И снова звезды лишь молча мигали…

Но сегодня, глядя на них, чувствуя, как все еще горит лицо, он ни о чем не спрашивал их, а делился с ними, как с друзьями, самым дорогим. Вот пройден длинный путь — голод, холод, унижения, монотонные серые будни… Сколько, казалось, неразрешимых вопросов задавала жизнь, а теперь — все ясно! Он ясно видит свой путь, понимает стоящие перед ним задачи, твердо верит в то, что не останется в долгу перед народом, все, что дала ему природа, все свое уменье и силы отдаст Родине!

В последующие годы Максим Дормидонтович часто бывал на правительственных приемах — и в качестве гостя, и в качестве участника концертов, — но такого трепета души, какое пережил при первом посещении Кремля, он забыть не может.

Продолжая сосредоточенную повседневную работу над образами Пимена, Кончака, Гремина, Максим Дормидонтович тайно мечтал о Сусанине, так много значившем в его жизни, пробудившем в нем, еще мальчике, упорство, которое привело позднее к желанной цели.