Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Громадное чувство благодарной радости подкатило к сердцу Максима Дормидонтовича, когда зрительный зал после арии «Чуют правду…», стоя, приветствовал его. Он еще раз убедился в том, как понятен болгарам героизм русского человека — брата, отдавшего жизнь за Отчизну.

Нет слов, Максим Дормидонтович всегда ощущал в себе необычайный подъем, исполняя роль Сусанина. Он пел партию всем своим существом, всем сердцем; но здесь, в Софийском оперном театре, сердце его пело и другую песню, песню дружбы двух народов, не раз в тяжкие годины вместе боровшихся с врагами и теперь вместе отстаивающими мир на земле!

Встречу русских и болгарских артистов в спектакле «Иван Сусанин» болгарские газеты назвали «праздником на оперной сцене». Одна из рецензий заканчивалась словами, имеющими глубокий смысл:

«Участие Михайлова в роли Ивана Сусанина, в образе русского патриота, превращается в символ, символ общей борьбы за мир и защиту социалистической Родины от посягательств врагов…»

Максим Дормидонтович задержался в полюбившейся ему стране. Он пел спектакли, выступал в концертах во многих городах и селах. За время поездки выучил несколько болгарских песен и на прощальном концерте исполнил их вместе со слушателями. Коллективное пение как бы навечно закрепляло неразрывную связь русского и болгарского искусств, столь же глубокую и искреннюю, как любовь и дружба этих народов.

Золотое море пшеницы уходит за горизонт. Отяжелевшие колосья качнул набежавший ветер, и они лениво плеснулись. Нет конца и края целинным землям!..

В первое же утро, едва рассвело, Максим Дормидонтович, быстро одевшись, направился в поле. Величие расстилающейся перед ним картины распирало грудь гордостью за советский народ, богатейший в мире!

Теплое золото зари разрумянило колосья. Тишину утра разбудил звук комбайна…

«Картина, достойная кисти Шишкина, — залюбовался Максим Дормидонтович. — Вот куда надо ехать композиторам, художникам, поэтам!» Лезли в голову какие-то стихи, правда, без рифмы, но полные восторга, рожденного захватывающим зрелищем.

Максим Дормидонтович сорвал упругий колос и любовно проверил, сосчитал спелые зерна.

Совсем недавно он видел в чужих странах крошечные лоскуты земли, как когда-то в деревне Кольцовке… Видел и такие земли, где народ только что взял власть в свои руки…

Подошли юноши и девушки. Молодежь окружила артиста, завязался оживленный разговор.

— Помните, в Комсомольске-на-Амуре мы, ремесленники, приходили к вам на сцену благодарить за концерт? Я тогда еще слово держал, — говорит веснушчатый рыжий паренек.

И Максиму Дормидонтовичу кажется, что он, действительно, помнит его.

— А к нам вы на строительство университета на Ленинские горы приезжали, — напоминает другой, хмуря широкие светлые брови. — Еще с нами «Дубинушку» пели. На другой день мы норму на сто пятьдесят процентов рванули!

Нашлись знакомые и из других городов, демобилизованные из Советской Армии, и еще хорошая и неожиданная встреча — паренек из Чебоксар, почти земляк, будто совсем родной! Как же — оба с крутых берегов матушки Волги!

— Давно ли из Чебоксар? — интересуется Михайлов.

— Учился в Москве в Тимирязевке, а как закончил — прямо сюда, на целину. А вы, Максим Дормидонтович?

— Я? И давно, и недавно, — улыбнулся артист, — но скорее все же недавно, дней десять тому назад был в своем родном колхозе.

Круг слушателей сдвигается плотнее, в глазах светится любопытство, и Михайлов, не ожидая вопросов, рассказывает:

— Мальчонкой оставил я свою Кольцовку об одной улице, с хатками-развалюшками, теперь она — что твой город: вместо одной улицы стало четыре, дома добротные, новые, крытые шифером, вдоль улиц березы, возле домов сады… Раньше тайком бегал соловьев слушать в барский сад, на наши деревенские пустыри они не прилетали, а теперь, как зацвели сады, соловьи запели, откуда и взялись! Бедна была земля кольцовская, а теперь на тех же землях наши колхозники получают больше продуктов, чем американские фермеры! Одной кукурузы собирают более тысячи центнеров с гектара! Пошел я раз с председателем нашим Коротковым, отстал от него — и чуть не заблудился в кукурузе! Сколько я изъездил земель, а вот только в Кольцовке прочитал такое объявление:

«Товарищи колхозники! Берите молоко по потребности. Литр молока — 5 копеек».

— Ай да земляки! — восхитился паренек из Чебоксар.

— Приезжайте к нам года через три, мы тоже вам много чудес покажем! — прозвенел задорный девичий голос.

Возвращаясь с поля, Максим Дормидонтович мысленно перебирал свой репертуар.

«Что же спеть на концерте для этих людей? Да разве есть такие песни, которыми можно выразить все думы в чувства, взбудораженные виденным!»

И решил:

«Выйду, а там видно будет. Сердце подскажет!»

Михайлова часто останавливали новоселы, спрашивали, какое впечатление произвели на него целинные поля.

— Сюда бы Есенина, а еще лучше — Маяковского, вот они бы вам ответили стихами, потому что только стихами можно говорить о такой красоте… А вообще — замечательно! Грандиозно!..

Эти восторженные слова он относил ко всему: к домам-игрушечкам, клубу, детским яслям, прямым озелененным улицам.

— А от нас куда вы собираетесь? Ведь, кажется, объехали уже весь Советский Союз и весь свет?

— Э, нет! — возразил Михайлов. — За вами, комсомольцами, не поспеваю! Перед отъездом сюда, на целину, пришло приглашение от молодежи Братской ГЭС.

— И поедете?

— А как же, обязательно!

В обеденный перерыв, когда Максим Дормидонтович с бригадой артистов пришел на полевой стан, там уже собралось такое множество народу, что не вместил бы ни один клуб. Некоторые зрители приехали на машинах, а некоторые подъехали просто на комбайнах. Кругом море людей. Русые, черные, рыжие головы, лица загорелые, задорные, улыбчивые. Максим Дормидонтович даже немного растерялся, где же ему встать, чтобы всем было слышно, всем было видно?

— А ну, раздайся, раздайся! — послышался звонкий голос.

Осторожно расталкивая широкими разукрашенными бортами нерасторопных, медленно двигался грузовик. Не успел артист оглянуться, десятки рук подсадили его в кузов машины.

Максим Дормидонтович окинул взглядом зрителей, даль необъятного золота хлебов, и его захлестнуло невыразимое торжество, оно вырвалось из груди песней:

Сотни людей присоединили свои голоса к голосу певца души народной. Ничто их не разделяло. Они жили, трудились, шагая к единой цели — к большому, прекрасному завтра!