Светлана Менделева - По одну сторону горизонта

Пойду на йогу, заведу подругу,
Чтоб вместе нам порхать, как двум стрекозам,
Перемывая косточки друг другу,
Источенные остеопорозом.

А может быть, начну курить «Парламент»,
Перстнями украшать сухую лапку.
И, чередуя рауты с делами,
Выгуливать шарпея или шляпку!..

За чашкой кофе с нежным круассаном,
Малиновым сверкая маникюром,
Мы станем осуждать детей и станем
Завидовать чуть-чуть чужим амурам…

Я стану дамой вздорной, но приятной,
С причёскою «Осенний одуванчик».
И буду ночью в тишине опрятной
Кропать романы, пропустив стаканчик.

Какая звонкая тишина…
И гроздья яблок на ветке голой,
К траве склонённой. И в люльке горной,
Укрывшись облаком, спит луна.
Одежду тёплую достаёт
Земля, родившая в мае лето.
И наша песенка снова спета —
Два-три куплета, и Новый год.

Отважен честный осенний свет,
Отвесны тучи над влажным садом.
И одиночество где-то рядом —
Упавшим яблоком на траве…
И остро чувствуешь: в том беда,
Вдохнувши запах дождя и сосен,
Что лето кончилось. Эта осень
Надолго. Может быть, навсегда.

Когда в Беер-Шеве летали ракеты,
Когда на юге выли сирены,
Ко мне приехали эти дети —
Два двухмесячных близнеца.
И их тёплая мама с тёмными
Под глазами кругами
И полной грудью.

Они привезли с собой нежный запах
Молока, и дома, и стиранной марли.
И детского крема — из самого детства,
И тёплой мамы с тёмными
Под глазами кругами
И полной грудью.

Они привезли с собой пониманье,
Что жизнь состоит из еды и солнца,
И сна под тихий дождик осенний,
И телевизора где-то рядом.
И тёплой мамы с тёмными
Под глазами кругами
И полной грудью.

Они пробыли всего неделю.
И увезли свой чудесный запах,
Мою депрессию и тревогу,
И маму, пахнущую молоком.
Оставив комнату, вдруг пустую,
И мне записку: «За всё спасибо»,

И пониманье, что жизнь моя —
Она состоит из еды и солнца,
И сна под тихий дождик осенний,
И телевизора где-то рядом.
И тёплой мамы с тёмными
Под глазами кругами
И полной грудью.

бледнеет чай с мятой
и в мыслях спит смута
но жаром явь смыта
и простыня смята

летит октябрь с ветки
печалят туч сводки
бледнеют дней свитки
зимуют здесь утки

в горячем сне боли
полотна лиц белы
укол иглы в горле
и небеса в марле

Ёлка — это не я.
А перевёрнутая ханукия.
А гирлянды, и шарики, и конфетти —
Они из той же горсти,
Что и ханукальные свечи,
И тёплые пончики в сахарной пудре…

Ёлка — это не я.
А моя еврейская
С московскими корнями семья,
Где дедушка пел в синагоге.
А наши нестрогие боги
Катали нас на карусели,
Где разные вальсы для разных веселий!..

Ёлка — это не я.
А серебряный дождик вранья,
Что мы станем совсем не золою, —
Черепками культурного слоя,
И где-нибудь между Толстым и Перро
Мы будем лежать, улыбаясь хитро!..

Ёлка — это не я.
А перевёрнутая ханукия.
И празднуем с нежностью этой земли
Всё то, что покинули и обрели.
И в дар получаем звезду
Из созвездия Деда Мороза
И тёплые пончики в сахарной пудре…

Приближается время страданий и боли,
Приближается время старения плоти.
Дух, привыкший, как пух, кувыркаться в полёте,
Так боится неволи.

Приближается бремя нелёгкого плуга
И неловкой улыбки чужого участья.
Полагаю свободу условием счастья
И подобием круга.

Пахнет вечер уютом, пирог карамелью,
Но пуста тишина, как сиротства примерка.
И кончаются праздники без фейерверка,
Оставляя похмелье.

Я живу не дыша.
Душа
На кончике карандаша,
Тоньше линии.
Но клиньями
Мне в колёса вбиты дела.
И смола
Из раны капает синяя.
Я с тобой не играю
В преф.
Эта нежность в глазах —
Не блеф.
А попытка себя вернуть
Внутрь.

Я живу, как воздушный шар.
И жар
Наполняет меня,
Звеня.
И искрится моя душа
На кончике
Карандаша.

Поэт Рабиндранат Тагор
Имел естественный загар.
Любил зефир, а не кагор, —
Предпочитал агар-агар.

Писатель Жоржи Амаду,
Жуир, повеса и фразёр,
Жил у народа на виду
Под псевдонимом «Дона Флор».

Приятный барышням нахал —
А. С. Пушкин был приличный бард.
Пока он им стихи шептал,
Их жёг кудрявый бакенбард!..

Большой писатель Лев Толстой
В косоворотке пас коров.
Косил траву, ходил босой,
Писать романы был здоров.

Старик Есенин пел печаль.
Некрасов правду в массы нёс.
И славил Лермонтов утёс,
Он под сосною там торчал…

Прости меня, прости.
По чести почести,
По росту совесть, и
По горло страх.
Ещё светла на слух
Мелодия для двух.
Но так печален дух
На злых ветрах…

Прости меня, прости,
Без грусти отпусти.
От страсти к старости
Ведёт тропа.
Там сгинет, как мираж,
Души весёлой блажь:
Короткий танец наш —
Четыре па.

Начну вперёд грести,
Дрожит весло в горсти…
Начну венок плести,
Колюч венок.
И пусть душа вольна
И мимо бьёт война,
Скулит моя волна
У самых ног…

Все счастья ждут, а я не жду.
Так сладко мне, так страшно.
Иду по мартовскому льду.
Так сладко мне, так страшно.
Там в проруби черна вода.
Так сладко мне, так страшно.
Там в облаках черна звезда —
Бродяг очаг домашний.

И штрих-пунктир моих шагов,
Так сладко мне, так страшно,
Соединяет берегов
Заснеженные башни.
И птиц невидимых следы,
Так сладко мне, так страшно,
Уводят в сторону беды
Из тишины вчерашней…

Как замерший на вдохе зал,
Так сладко мне, так страшно,
Зимы лукавые глаза
И колдовские шашни.
То дрогнет луч, то хрустнет лёд,
Так сладко мне, так страшно,
Но не кончается полёт
Прогулки бесшабашной.

Опять в бреду бураны.
Опять во сне метели…
И все открыты раны
В моём астральном теле.
Зима моя — Прасковья
Морозным паром дышит.
А в дальнем Подмосковье
Снега укрыли крыши.

А здесь — дожди по плечи,
По щиколотку лужи.
Возьмём зонты покрепче,
Пойдём гулять по стуже.
Размыло штормом пляжи,
Газон зацвёл тюльпаном.
По крыше капли пляшут
И брызгают фонтаном.