Наталья Метелица - КАПЛЯ В КАПЛЕ. Стихи

Невесомо. Нежно. Чисто.
Мама. Руки. Божество.
Где-то слёзы пианиста
Льются нотами.
Живой!

Но внезапно тяжелеют
Вдохи, песня, мама, бог.
Воздух!
Воздух!
Багровеют
Сны в пеленках.
Умер.

Вдох!

Канифолевое где-то.
Нету мамы. Нету слёз.
Стены с воплями квартета.
И замо’к – как верный пес.

Так по кругу идет. Вереница черна.
Всякой казни – ей казнь уготовится.
Если я для тебя – чья-то третья вина,
Сам исполни.
И жди, кем спросится.

Опознанный я
на печальных
скелетиках мыслей.
По ночам,
приглушая рёв памяти,
плачет бемоль
от порученной роли
сожженья
исписанных листьев
ради нового завтра.
Гуманной судьбы
произвол…

Ну а если оставить
все мысли живыми
и сразу?
Всё смешать,
проглотить
и п е р е варить
нервный спазм?
И любить – ненавидя.
И цветы ставить в вазу
пустую,
многократно промыв
головы
золотой
унитаз.
И в итоге войти без разбору —
к любому?!…
в любую?!…

Вверху на тонкой веточке
паучок гуляет,
паучок гуляет,
паучок не знает,
что весь день та веточка
ветер умоляет
не ломать ту веточку,
если доверяют
очень тонкой веточке
жизнь свою
по краю.

Веточка не знает,
что
ВСЕХ
заменяют…

Не будет правды – она лукава.
Её под ручки сто тайн ведут.
Читай, как хочешь, – любое право
толкает долгом под прежний суд.

Молчать я буду… так правды больше,
когда То Имя напялит суть.
А лучше просто – душа и кожа.
Предать – предашь их.
Но обмануть???…

Дымом пропахла даже с изнанки.
Всюду мерещатся знаки твои.
Может быть, это фантомные знаки —
кто их поймет, если стали они
центром моей деформации нежной
снежной метели,
где вместе не спят.
С крыш убегали свиданья,
но те же
шли вдоль дороги —
не помнить назад.

Я – за пределом. Знак встречи грядущей.
Запах не вынудить выйти из вен.
Нужно ли кожу от ласк твоих слущивать,
если под кожей
я дом твой —
и плен
всех деформаций моих непослушных,
что и не требуют правил взамен.

…А если разбазаривать случайно
свой лунный свет
на рынке «сколько дашь?»,
то станешь сам
монетою печальной
в карманном мусоре
людских продаж…

Уже при имени твоем не ноют швы на плитах,
Не воскресают сны, пропахнув мужиком,
И дерево не рвет себя сердито
На клочья, – забывая добрый дом.

Уже ничто из этой вытяжки портретной
Не мучает улыбкой прошлых лет,
И взглядом озорных полурассветов
Не ма’нит больше дорогой портрет.

А что осталось?.. Сброшены настройки —
И у природы нет уже господ,
Которым выткала свои живые строки,
А люди подтирают ими рот…

Эта милость не липнет
к подошвам листвою
И дождями не будет
стучаться в зонты —
Она тихо склоняется
над головою
И целует спокойно
родные черты.

Не кричит, не буянит,
не ждет подаяний
И сама не расходует
на пустяки
Терпеливую суть
и приют всех рыданий,
От которых слабеют
земные шаги.

Не касаясь земли,
не познаешь и душу.
Алой кровью не выкрасить
черное дно.
Эта милость придет
молча слёзы послушать,
Даже если тебе
уже и все равно
И ты сам для себя —
не родной
и не нужный,
Но тебе еще слышать
ту милость
дано…

Всё в этом облике туманном
теперь являлось мне чужим:
глаза красивого султана,
и рот коварной госпожи… —

всё лишь мозаика из кадров,
наколотых из разных тем,
где смысла нет внутри
и рядом,
а если он и был —
НЕ ТЕМ!..
Чужая грусть
(или усталость?)…
Парадность,
слитая в торце…
И лишь насмешка узнавалась
в ТВОЕМ
крахмаленом лице.

Не будет падать в ладонь
едва разбуженный вечер,
Что после праздного дня
хотел навек отдохнуть.
Он так измучен враньем
вечерних сцен человечьих,
Что сам себе был противен.
Забыть.
Забыться.
Уснуть.

И пусть стирают колени,
и лицемерят в отрыжку,
И забавляют друг друга
двузначным смыслом купюр,
И не расплатится в меру
искавший в мере – излишка,
Да чтоб под ЗВЁЗДАМИ «грелась»
такая скотская дурь…

Не стоит ждать индульгенций
от оскверненной стихии!
Закрыть глаза и бежать
с планеты грязных наук,
где коронуется речь
меж безнадежно глухими
И трон желают повыше,
растратив звездный сундук.

В глазах дразнил огонь —
проказник сильных шуток.
Во рту кипела страсть
палитрою помад.
Но сколько пустоты
толпящихся маршруток
в прикосновеньях тела
наугад.

«Простить» – у слова так много зубьев.
И парочку даже сломать не шутя,
а мир все равно – обескровлен, разутый.
Не мир, а больное дитя.

Мириться, смириться – а всё режет правдою.
Вселенная – с камешек, камень – в груди.
И ты себя прячешь в себя, виноватою,
простить – не прощая.
Вернуться? Уйти?

Нет правды «простить» на земле человеческой.
А память играет притворную роль,
но не забывает, а копит с младенчества.
Прости меня, память, за боль…

Спроси себя, несчастный человек,
Зачем ты усложняешь всё простое —
и в этой сложности воюешь сам с собой,
ВСЁ раздробив в НИЧТО утяжеленьем
первичной легкости…

А снег рыдал, живой,
под мертвым шагом
сложного плетенья.

Вчерашним умом не мудреешь. Посажен. Откопан.
И выводы, будто плоды, сведены к закромам.
А после приходит другой – как бы рядом иль около,
И даже в тебе. Целиком или – лишь пополам.

Но ум не нашел для себя защищающей мысли,
Что это случалось. Не раз. И не два. В голый нерв
Врезались зубами голодные, грязные крысы,
Лишенные совести – или хотя бы манер.