Наталья Метелица - КАПЛЯ В КАПЛЕ. Стихи

Пол не существенен. Если – в глубь совести.
Если вопросы себе задавать.
Если на завтрак съедать горе-новости.
Вздрогнуть – да привыкать.

Всё истончается да захламляется
Суффиксом, префиксом, …ом.
Пикают новости. Ложь да красавица
С ярко-растраченным ртом.

Новое – свежее. Боль – до страданьюшка.
Лестница грамотной лжи.
(Можно я тут погуляю по краешку,
КРАЯ не трогая ржи?)

Всё – ничего:
у десятого раза
Меньше и верности, и высоты.
Мир стал разрушенной старой террасой.
В доме – война и… кресты.

Диким криком рассветной боли
Ты дрожишь, просыпаясь в голос.
Каждый смертный – себе неволя.
Наспех сшитое – распоролось.

И глядят на тебя глазища
Обреченной на вечность правды.
Полоснули. И правду ищут
Там, где правда и виновата.

От смерти откупиться – тут иначе!
Отсрочишь. Отодвинешь. Скальпель. Шов.
Но не откупишься! Со кладбищ свет прозрачней
Лишь потому, что нет там должников.

Несочиненная фантазия абсурда…
Под куполом не бьется высота.
А был ли ты?.. Сбегать от самосуда,
орать до язвы подранного рта,
который резали не зубья… —
междометья,
огрызки слов, что спелыми вчера
стекали с губ меж поцелуев летних,
не ведая, как вежлива игра,
подкладывая незаметно тексты
чужих ролей… чужой любви… стыда…
а режиссеру хочется фиесты…
по-русски – всё не тот ему, не та!!..

Другие… И, заучивая роли,
чтобы кому-то чисто угодить,
запачкались в измену поневоле —
самим себе…
А был ли кто-то
БЫТЬ?!

Средь великих идей – много ереси.
Среди чувств – много жалких страстей.
Для скота и поэта – рог Велеса.
День и ночь.
Жизнь и смерть.
Светотень.

Колесом катит жизнь зверолюдая.
Ярче краски – дороже святой.
Только правда, старушка разутая,
Ходит с палкою – ве’щей клюкой.

Ей навстречу любовь сумасшедшая.
Изревелась, бедняжка, о том,
Что ее и травили, и вешали,
и тащили в постель, —
чтоб втроем!

Правда лишь усмехнулась и молвила:
«Что ты хочешь от этих людей?!
Дай им правду – затр@хают шомполом.
Дай им ложь – станешь Богом Идей…».

О звонкий свет, идущий с Высоты!
Я так тебя ждала в объятьях ветра
И в поцелуях чистых слёз!.. А ты
Пришел
периметром
в ничтожных метрах.

Так тесен мир,
что всё свободней роль…
Так скуден вдох,
что выдох всё достойней…
Я принимаю этот произвол
И поклоняюсь Царственной короне!..

Не время судит —
судим время мы,
Противясь бегу скоростей секундных,
И в маленьком пространстве вечной тьмы
Так поздно слышать свет
улыбки лунной…

В этой вечной круговерти
время сжалось до нуля.
Человеку на планете
не хватает его для —

всех начал и окончаний,
разговоров,
планов,
дел.
Стал начальникам начальник —
только к сути не успел…

То ли люди изменились,
то ли время – как вода.
Помню, мы тогда влюбились
в первый раз, чтоб – навсегда.

Было вечностью, что после
стало пылью на часах.
Вытираю. Сердце просит
первый раз, когда… ох!..ах!

Но – ничто, никто, нисколько.
Никогда и ни за что!
Николай Иваныч. Колька!
И – ладони под пальто.

Будто первые морозы —
Те, что наши – на двоих!
Что же Вы такой серьезный?
Время, время…
Вечность.
Миг.

Пустой декабрьский свет.
Разломанные звезды
Искрошены до псевдобытия.
Не существуем… Взорванные Осты
И Весты обожженные… И я —
Как свет пустой пустого небосклона.
Предновогодних ожиданий блеф.
Минутная – межгодовая – зона.
Желание. Бокалов пьяный зев.

И веришь в эту сладкую минуту,
Что сбудется за новою чертой.
И я тебя то вспомню, то забуду,
Как прошлый год —
потерями пустой…

Всё второпях. Всё между… и меж прочим.
Всё полу…/лишь бы…/недоде…/авось.
И не хватает дня, и мало ночи.
В руках сгибается земная ось.

Дорезано всё то, что не залечишь.
Закутано всё то, что не поймут.
Огромными шагами человечек
Бежит ото всего – и трус, и плут.

А скорость выше, высота страшнее.
На полувдохе обрываем вдох.
И туже галстук на повинной шее,
Когда есть время вспомнить эпилог.

Был далеко этот лес одинокий.
Был человек далеко от него.
Черт распоясал ленивые ноги —
Лес зарыдал… Палача своего
Он принимал поначалу как брата.
Жилы свои не жалел для тепла.
И одиночество просит обратно
Стать себе крепостью… Только зола
Стыла пустыми слезами увечья.
Дети в лесу не рождались теперь.
Так беспредельная власть человечья
Миру сказала, кто – зверь.

Боль не шла за вольным ветром —
боль хотела долг-о жить:
разложила все по-беды
на вину, позор и стыд,
закрутила детский шарфик
на начало и конец —
и скулил, прощаясь, Шарик,
ветер рвал себя, вдовец.

«Я б тебя развеял пылью,
хочешь – морем и песком,
я б тебе отда’л все крылья,
шел бы за тобой пешком —
но ты выбрала остаться
в четырех углах одна.
И зачем теперь мне царства,
если ты – моя вина?…»

Фонари давно остыли.
У аптек – боярышник
выпит кем-то.
Мрак постылый
мнит себя пожарищем.

Так бывает – где невежды
или без Высочества.
Душу клятвами изрежут —
и не спросят отчества.

Так бывает, если хочешь
верить в сказку новую.
А потом средь ночи бродишь
дурой бестолковою.

Та же улица. Черна
взглядами случайными.
Сколько слов вошло в меня, —
выйдя прочь отчаяньем.
…
Впереди светало.
Дворник
упаковки выгребал.
А с деревьев непокорный
сыпал память
лист-опал.

Прощаться не умею.
Так всегда
есть право жить, встречая завтра снова
всех, распрощавшихся со мной.
Вода
в песочном замке и внутри
пустого слова
становится живой и полной каплей,
соединившей все моря в себе, —
и даже те,
которых нет на карте
и уж подавно не было в судьбе.