Александр Долгушин - Коротко о разном

Стоять по локоть хоть в золоте, хоть в крови —
Элементарно. В Турции вон когда-то, в средневековье,
В бочках воров возили. Вор только всплыви —
А тут янычар с ятаганом! Нахмурит брови,
Да размахнётся, соббака, да сходу – вжик —
Так что нырнёшь и в зловонную жижицу поневоле.
А на кого обижаться-то? Заслужил!
Разные времена. Разные люди. И разные роли.

Чёрно-белым по мокрой бумаге
Под стеклом расплылась акварель.
В тёмной раме увязли овраги,
В талый снег провалился апрель.

В рыхлом сумраке прячется омут.
Как знакомы мне эти места!..
Вот – следы, уводящие к дому.
Только дом – за краями листа.

Дыгдынит дождь. Темно. Впадают в спячку
деревья, звери, бабочки, мечты.
Над водокачкой пролетают пачкой
пернатые, листая дней листы.
Что остаётся нам с тобой, бескрылым
подобиям? – Смотреть седьмые сны,
мусолить пальцы, сберегая силы
для (или до) ещё одной весны?

Рвёт на груди рубаху непогода,
гремит ведро пустое. Не пойму:
зачем я здесь торчу, средь огорода?
Кого пугаю?
Страшно самому
и грустно мне: кружится птичья стая
с прощальным криком. Скоро улетят…
Я тоже о других краях мечтаю,
да намертво
на жёрдочках
распят.

И снова осень. Рыжики поспели.
Над паутиной тропок и дорог
Серебряные тянут канители
Канатоходцы, что есть рук и ног
Бегут по ним под охладевшим солнцем
Ловить ворон, а может – сонных мух…
И кружится Земля, как веретёнце
И день и ночь. И никаких разрух.

Деревянный-деревянный Буратино.
Деревянные глаза и сердцевина.
И душа у парня тоже – деревяшка.
Хоть в воде не тонет тело – жить так тяжко!
Он протягивает руку, словно ветку —
Лучше б сделал, папа Карло, табуретку:
И полезная в хозяйстве эта штука,
И кормить её не надо, даже луком,
И не сохла б табуретка по Мальвине…
Скок в очаг, а он – фальшивый. На картине.

Вспомню детство. Как забытый запах,
Как забытый вкус… Издалека
Принесет орлиный ветер в лапах
Перистые очень облака.

Застучит капелью в подоконник…
Слышишь – клювы тупятся о жесть?
Знаешь, как печально и легко мне
Знать, что ты на свете где-то есть!

Будто вновь стою я на обрыве,
Собираюсь с духом, чтобы спеть…
Жизнь – как меж смертями в перерыве —
Миг, в который можно все успеть.

Глянул ворон в дырочку скворечника.
В доме деревянном – пустота.
Посидел, пожал пернатым плечиком,
проследил падение листа
на траву, хрустящую от инея.
Тюкнул клювом… Крепкая изба!
В небе самолёт оставил линию.
За семью печатями судьба
тех, кто в нём летит, на время общая.
Дай им Бог! Ни пуха, ни пера.
Запоздав, развеялся над рощею
звук.
Что наша жизнь? – Игра…

Сосны, из песка босые пальцы
высунув, томятся на жаре.
Облака, небесные скитальцы,
приползли из-за семи морей.

Тонет солнце в дымке акварельной,
как из одуванчиков венок.
Снится старой мачте корабельной,
что земля уходит из-под ног.

Рыбный день. Как будто с кондачка,
подсечёт неведомое ловко —
и уже не соскочить с крючка,
и не впрок бесплатная перловка.

Простенькая, вроде бы, игра,
искушенье хлебом. Быль и небыль
ниже ватерлинии пера,
некогда летавшего по небу.

Промысел. Заоблачная грань
жизни беззаботной и счастливой.
Бьётся головой об стол тарань,
улыбаясь ртом сушёным криво.

Прости меня в прощённый новый год,
прощённый час, прощённую неделю.
Навыворот и задом наперёд
проходит жизнь. Заботишься о теле,
а что душа? – Печальная, как джинн
нахохленный, сидит на хрупкой ветке.
Угукает потресканный кувшин,
глотая бесполезные таблетки,
и молча тонет истина в вине.
Ощипанные крылья распростёрла…
И неизвестно ни тебе, ни мне,
что значит свет за обожжённым горлом.

Природа ошалевшая притихнет,
А в лужах разволнуется вода,
Когда в начале августа вдруг вспыхнет
На мокром клене первая звезда.

Среди листвы, прожилистой и пряной,
Созревший оторвется черешок,
И дворничиха, жаворонок ранний.
Звезду, зевая, запихнет в мешок.

И долго будет, как ромашки, осень
Листву с деревьев спелых обрывать.
Ей в этом незатейливом вопросе,
Как видно, на последствия – плевать.

Закинута в мешке звезда за спину
Измятая. Но это – ерунда!
Успеет обогреть сквозь мешковину
Озябшую работницу звезда.

Со всяким прочим мусором вповалку
Урчащий тракторишко увезет
Все звезды облетевшие на свалку —
И станет свалка звездной сразу, вот!

«Никогда я не был на Босфоре,
Ты мне не рассказывай о нём»
Даже в мимолётном разговоре,
Не играй ни с дымом, ни с огнём.
Утром, днём, и вечером, и ночью,
Даже если вёдро из ведра —
Мне Босфор не увидать воочью.
Рад, что вижу белый свет с утра,
Рад, что за окошком зреют шишки
На сосновых бронзовых стволах,
Что орут птенцы и ребятишки,
Дай им Будда, Бог или Аллах
Долгих дней, безоблачного неба,
Силы крыльев, клювов, ног и рук,
И умов, и опытов… А мне бы —
Только быть с тобою, милый друг.

Размотать клубок бы мыслей,
да шарахнуть об забор!
Не совсем мозги прокисли,
что-то помнят до сих пор! —

Что-то ясно, что-то – смутно,
будто связан по рукам,
запелёнут. Почему-то —
небо, овцы-облака…*

Позапрошлое листаю.
Хоть листай, хоть не листай —
я тоскую по Китаю:
«журавли летят в Китай…»

Поедем, поедим? Далёкое так близко…
Есть времени вагон и молоды мечты.
Ячменный кофе, хлеб, горячая сосиска
с горчичкой… И уже мы счастливы почти.

Парит наш паровоз, встревожен муравейник:
невнятен в небе гром. И через не могу
пройдёт моё-твоё смешное поколенье
и «Тихий океан, и тундру, и тайгу».

Побелены стволы, окрашены скамейки
и дышится легко: на то и город-сад!
В нём жители просты, как медные копейки,
и каждый со спины немножко полосат…