Александр Долгушин - Коротко о разном

А как – никто не сможет научить.
Всё одному. За болевым порогом —
тревожные бессонницы в ночи,
нескорые машины и врачи,
пора больниц и разговоров с Богом…

Но прошлое с тобой, сегодня, здесь.
Оно в твоей крови, и разве странно,
когда в душе не зарастает рана,
когда болит: ведь ты на свете есть
и проходить любви, как видно, рано…

И сколько б ты ни говорил «халва» —
во рту не сладко. И, скрипя зубами,
ты слушаешь: народная молва
нанизывает бисером слова
на смыслы. Только смыслов за словами —
прикрыть тех смыслов нищету едва…

И вдруг настанет время приходить
другой любви, спасительной, нежданной,
как гром средь неба ясного, как манна…
и робкий свет затеплится в груди
и в будущем затеплится туманном,

которого наплакал ёшкин кот,
воспрянувший от сна, весну почуяв,
в котором птицы-фениксы кочуют
и замыкается круговорот,
всех исцеляя. Всё вокруг врачуя.

Она опять уйдёт. Да что ж такое?
– Чего ты – как челнок – туда-сюда?!
Нет ни минуты от тебя покоя.
Сегодня воскресенье? Нет, среда!

Смешалось всё в сумятице явлений
И уявлений некоторых лиц.
Недели сократились до мгновений,
Секунды скачут вроде кобылиц,

Копытами звенят мне по затылку.
А может, это… Истина в вине?
Стучат. В глазок смотрю я, как в бутылку,
За дверь. Там, «в толстой сумке на ремне»,

Конверт. Мой адрес. Наш. Макулатура.
Бессвязные, как выкрики, слова:
«Прости. Что делать – я такая дура…
Но в этом ты, бесспорно, виноват!»

Перекрещусь, когда весенний гром
шарахнет по башке. Ну что тут скажешь?
Бесёнок мой, вопрос стоит ребром.
Тюльпаново-то как на распродаже!

Базар. От сантиментов далеки,
торговцы мартом праздничны и ловки.
Народ. Благоговейные кульки.
В кульках – цветов невинные головки.

Обычное утро, обычной весной
Шагает прохожий, колючий, как ёжик,
С душою в потёмках, но с белой спиной
И хмурой небритостью заспанной рожи.

Апрель начинается первым числом.
Вруны встрепенулись, грачи прилетели.
И он себя чувствует просто ослом
(Ну, хоть не козлом…) в человеческом теле.

А может, он просто привычно устал
Впрягаться в привычное утро, как лошадь…
Наброском на чистом пространстве листа —
Начавшийся день. Вороньём огорошить

С обвислых берёз, потрепать ветерком
За чуб, удивить безмятежностью неба
Пытается жизнь. Серебрится пушком
В начале недели воскресшая верба.

Пройдёт семь лет – не будет и следа
От прежних нас. Ни клеточки единой.
Ни боли пережитой, ни стыда.
Быль или небыль… Станет жизнь былиной.

Ступай себе и заново греши,
Забыв о том, что есть в мозгах заметки —
Как трудно возрождаются души
Бессмертные израненные клетки.

Насолю усмешек бочку —
Злых, таинственных, надменных.
Двести лет им до просрочки
В кучке листьев охрененных.

Заготовлю впрок улыбок,
Положу на полку зубы.
Ворох сделанных ошибок,
Неотёсанных и грубых,

Комплименты, сантименты
Обитают в коробушках,
Между ржавых инструментов,
Между веников с лаврушкой.

В паутине старых писем
Что-то важное хранится.
Тараканы мыслей… Брысь им!
Для болячек есть больница.

Здесь, на дне дырявой кружки,
Тюбик скорчился с «Моментом»,
Лёгкий труп засохшей мушки,
Бескозырчатая лента,

Наряду с помётом крысьим,
Стопкой – чахлые обиды,
Календарь, совсем без чисел,
Как без жизни Атлантида.

Скрип рассохся в недрах скрипки,
В черепной коробке – разум.
В зону, где храню ошибки,
Посторонним вход заказан.

Я иду за следом санным
Между изб-одноэтажек.
Сохранились, как ни странно,
Глухари на крышах даже.

Свет пронзителен и зыбок.
Иней синий. Край суровый.
Замороженная рыба.
Заржавелые засовы.

Подточу карандашик простой, намалюю чего-нибудь:
огуречик с ручонками – веточками нарастопыр-
ку, рядом с ним – огуречик поменьше и прутики поутончённее.
Это – я. А ко мне пририсую ещё целый мир

карандашами «Искусство», ароматными и цветными:
домик из брёвнышек и солнышко меж облаков,
деревья, траву, корову, у коровы – большое коровье вымя,
на боку у коровы напишу раскоряченными буквами: «молоко».

В эмалированное ведро ударять будут струйки звонко,
будет вкусная парная пенка подниматься над ним.
Бабушка ругается на игривого губастенького телёнка.
Телёнок получился слегка плоховато. Ну, извини…

На другой картине будет пожар, пожарная машина, брезентовые шланги,
пожарники сильные, потому что шланги тяжёлые ведь,
а ещё – дорога, речка с обгорелым мостом и нехоженые овраги. Хорошо, когда много бумаги!
Говорят, что бумага всё может стерпеть.

Топится печка. Часы досуга. За окнами вьюга.
Объяснять кому-то, что ты будущий великий художник, бес-смыс-лен-но.
Тягу к искусству не убьёшь, хоть и поставишь вместе с ребёнком в угол
поразмышлять- покумекать. Подумаешь, «это были новые обои!» Но…

Слышишь цокот? Ты думаешь, чьё-то подковой копыто
бьёт в дорожную грудь: мол, не-ис-по-ведимы пути?
Только как бы не так! Это муха, надувшись досыта
самоварного чаю, с утра на базар цокотит.

Высоко в небесах возникают воздушные змеи.
На невидимой привязи держит их крепко земля.
Через шорохов, тресков и чьих-то стихов ахинею
змеи ловят приказ: «Без приказа не смейте стрелять!

Это суперагент. У него есть свои тараканы —
неприметных подпольных, запечных делов мастера.
Стая цапель в порту – ковыляют подъёмные краны.
Побежал такелаж. С Магометом столкнулась гора.

Грустный ослик Иа засмотрелся в зеркальную лужу.
Входит шарик в горшок всем законам природы назло.
Почему-то горшок пахнет мёдом. Бывает и хуже:
например, по башке после бани припарка веслом.

Гуталин в коробчонке несёт подозрительный Печкин.
Бродит кот без цепи. Из докУментов – хвост, да усы.
И куда-то спешат плас-ти-ли-но-вые человечки.
И вороны роняют созревший для паданья сыр.